Около семи, перед тем как я ушел в клуб поднимать железо, смотрел познеровскую передачу о Ленине. Познер умный и хитрый человек, но неужели он не понимает, что с таким акцентом, тряся имя Ленина, он постоянно саморазоблачается? Было пятеро «взвешенных» приглашенных: Витя Ерофеев – человек острый, с воображением, с определенными корнями; Александр Николаевич Яковлев, которого мы все хорошо знаем как ренегата, любителя Америки, человека, по словам прессы, которого в юности пасла американская разведка; был приглашен также главный режиссер Ленкома Марк Захаров, автор нашумевшего хита: «Сожжение партбилета в пепельнице», а также других не менее в свое время доходных спектаклей о Ленине. С другой стороны, было двое стариков: Рой Медведев и Сергей Георгиевич Кара-Мурза. Я думаю, что зал с его аплодисментами был искусно и талантливо подобран помощниками Познера. Я еще раз хочу сказать, что демократ начинает уходить в демагогию. Но неколебимыми остаются самые простые формулировки. Опускаю и старую антиленинскую аргументацию, и «пароход философов», и так называемые концлагеря, и призывы Ленина «к повешению и расстрелам», – считаю, что это не более чем словесные ходы. Самое главное случилось тогда, когда в ответ на эти басни Кара-Мурза назвал Яковлева и Захарова ренегатами: чего, дескать, с них возьмешь? Вслух, прилюдно, публично. Это словечко, несколько выпавшее из обращения, всё поставило на место. Оно, кстати, из ленинского лексикона. Было также занятно наблюдать за Познером, все время укорачивавшим «чужих», говорящих, в отличие от «своих», довольно аргументированно и точно, и предоставлявшим в избытке для говорения банальных вещей слово «своим». Смешна была ситуация с деньгами Парвуса, которые тот давал на революцию. Интересно, а наши демократы разве не получали никаких денег? Не ездили за счет госдепартамента в Америку и другие страны? Не получал ли Валенса какой-то заграничной помощи? Это ведь обычное дело, когда одно государство борется со структурой и строем другого и пытается его разрушить. Замечательно, что при всей якобы придуманной познеровской победе – он испытал настоящее поражение. Наполеон ведь тоже, кажется, победил при Бородино, но чисто формально. Русские войска отошли, а чем кончилось дело?
26 января, понедельник. Пословица не обманывает – день действительно тяжелый, таким он и получился для меня, хотя закончился довольно удачно, я бы даже сказал – счастливо. Еще в пятницу испортилась казенная машина, а после своей женитьбы на внучке Марка Галлая наш шофер Коля почувствовал себя человеком раскованным, поэтому в пятницу машину чинить не стал, ушел с обеда, а повез ее в ремонт только в понедельник. Это, конечно, спутало все карты: банк, машину за А. И., прочее. Я предупредил В. Е. Матвеева, что часа в три мне нужна машина, чтобы отвезти собаку в лечебницу, а в пять – чтобы ехать в индийское посольство. Сам бы на своей «Ниве» я сделать всего не поспевал. Мне хотелось успеть сделать и рабочее, и домашнее, жить в ситуации неизвестности в отношении собаки было уже невозможно. Все мои планы, конечно, рухнули. В. Е. распорядился по-своему, он вообще побаивается наших шоферов и особенно стережет, не давая ему перерабатывать, Мишу. В. Е. дал мне в помощь Толика, но по дороге домой машина сломалась и стала. Пришлось возвращаться в институт, доставать из гаража свою машину. На все это нужно было время и нервы. Взял несчастную собаку, всю перевязанную и побитую, и поехал в лечебницу. И вот первая удача: опухоли у нее не злокачественные, а с одной раны даже сняли швы, другая будет еще долго заживать, ее надо только мазать люголем. Попутно купил еще одну банку. Но это лишь один сюжет, и этот сюжет наслаивался на первый. Двоих ребят, которые с группой студентов отправились в Данию, сняли с рейса: это Антон Соловьев и Соня Луганская. Жалко ребят до слез, а главное, все это по полной глупости. Наш международный отдел поверил каким-то слухам, разговорам и не потребовал с этой сладкой и, кажется, влюбленной парочки, которым всего лишь по 17 лет, нотариально заверенного разрешения их родителей на поездку. Такая бумага по закону требуется на выезд из страны. Я даже представить себе не могу те чувства, которые ребята пережили на аэродроме. Вдобавок у них сломались каникулы, пропала вся их подготовка, подарки и т. д. И самый бессмысленный парадокс: они сами задали этот вопрос в международном отделе – нужна ли эта самая справка? Вот это отношение к действительности меня начинает все больше и больше пугать. Не хочу называть фамилий – но один читает практически никому не нужный предмет, и читает плохо, другой читает предмет нужный, взял самые громкие и известные имена, но читает с такой удивительной скукой, с отсутствием хотя бы малейшего блеска… третий давно пропился, но сделать с ним ничего нельзя, за него общественность. Четвертый сделал институт местечком, где можно только получать зарплату, числиться. Ну да ладно. Далеко не все такие. Но всё чаще думаю о том, что пора кому-то всё сдавать, и пусть новые молодые силы разбираются со всем.
Вечером показали по телевидению очень смешную пресс-конференцию «невыездного» депутата Государственной Думы Иосифа Кобзона. Он жалуется, что депутаты нового созыва не идут к нему в комитет по культуре, что по-настоящему подготовленный в Думе человек, который мог бы работать с ним в комитете, – это бард Розенбаум. И тут же Кобзон рассказал некую маленькую историю о том, как он пробил через новую бюрократию конкурс артистов эстрады, и в результате этого у нас теперь есть артист, лауреат этого конкурса, – мастер художественного свиста. Я пишу об этом не в целях ущемить, как-то ущучить Иосифа Давыдовича, но, признаемся, все это звучит довольно смешно для парламентского старта.
27 января, вторник. День довольно продуктивный. Продиктовал целый ряд писем, кое-что решил с общежитием, в институте проводят пожарную сигнализацию. Накануне спал очень плохо – это сказывалась ситуация с оставшимися в Москве ребятами, которая не дает мне покоя. Утром хорошо разрядился на С. П., Вл. И. и Игоре – собирал международный отдел. Компания приводила разные причины, прозвучало даже слово «недоразумение», но все это лишь результат глубокого внутреннего равнодушия. Оно во всем: успокоились, что ребята добираются до аэродрома своим ходом, и никто из международного отдела даже не поехал их проводить. Топор репрессий поднят.
По инициативе В. С. я уже давно собирался подать в Союз кинематографистов, меня бы приняли в него и пять, и десять, и пятнадцать лет назад. Наконец собрал материал, потом пришлось срочно писать автобиографию, и мы ее с Е. Я. сварганили за десять минут диктовки. Самому понравилось, как отписался. Но если мой Дневник до некоторой степени роман, который я сам двигаю, сам подбираю события и сам редактирую, то в романе должна быть какая-то предыстория героя. Один штрих из этой предыстории, как и любой написанный фрагмент, он лишь отчасти является некоторой правдой. Отчасти!
АВТОБИОГРАФИЯ
«Я, Есин Сергей Николаевич, родился 18 декабря 1935 года. Я всегда пишу, что моя мать по профессии юрист, из крестьян, а мой отец, арестованный по расхожей статье 58/10 в 1943 году, был заместителем военного прокурора г. Москвы. Всё это справедливо. Но на самом деле, в семье я – первый человек с высшим образованием, потому что моя мать закончила какие-то двухгодичные курсы, а отец не доучился в Московском государственном университете. Люди они были безусловно талантливые.
Как ясно уже из первого абзаца, после 1943 г., т. е. ареста отца, моя жизнь стала до некоторой степени другой, по сравнению с жизнью моих сверстников, имеющих иной аспект своей биографии, – сын репрессированного. Ощущение «там говорят», «об этом говорить нельзя» преследовало меня, собственно, всё время. Тем не менее жизнь моя в целом сложилась довольно складно. Я окончил университет, а перед этим – школу экстерном, стал сначала журналистом, потом писателем. Я начинал как журналист в газете «Московский комсомолец», с маленькими заметками, затем работал в «Комсомольской правде», но вообще-то у меня за всю жизнь было практически два серьезных места работы, где я провел не один десяток лет: это Всесоюзное радио, где я был корреспондентом, потом заведующим отделом, потом главным редактором когда-то чрезвычайно популярного журнала с пластинками «Кругозор»; затем, наверное, лет восемь, я работал на Всесоюзном радио в должности главного редактора литературно-драматического вещания. В «Кругозоре» я работал вместе с Галиной Шерговой, Юрием Визбором и Людмилой Петрушевской. Работая в литературно-драматическом вещании (Литдраме) – это второй «узел» моей рабочей биографии, – я встретился с огромным количеством знаменитых писателей и артистов. Впрочем, этой областью жизни я интересовался всегда, и в «Комсомольской правде» работал в отделе литературы и искусства. Журналистика, особенно когда ты стоишь на оценке, почти всегда неизвестная, почти всегда анонимная. Тем не менее я горжусь тем, что в «Кругозоре» я подписал выход в свет первой пластинки с песнями Булата Окуджавы (это была перепись с его французского диска), а в литературно-драматическом вещании я стоял у замысла огромной серии «Тихого Дона», записанного с Михаилом Ульяновым, литературных чтений по «Анне Карениной» с Татьяной Дорониной, замечательных работ Анатолия Васильева по «Портрету Дориана Грея», к которым были привлечены Бабанова и Смоктуновский. Если уж речь зашла о Смоктуновском, то монолог Гамлета в его исполнении был мною записан на пластинку еще до выхода на экран фильма Козинцева.