Веселился и провел день прекрасно. Сразу же утром пришли З.М. и Надя Годенко с подарками: торт и шерстяные носки. Потом Нина Лошкарева с прекрасной розой. Мне всегда жалко, когда Нина тратится из своей просто смешной зарплаты. Были также Миша Стояновский, заложник возникшей когда-то ситуации, Мария Валерьевна, в быту очень милая, но с горящим от желания действовать взором; потом с подарками пришли Людмила Михайловна и Ира Шишкова – они традиционно меня одевают и на этот раз тоже подарили две рубашки. Но, главное, была какая-то спокойная, несуетная и радостная атмосфера, и все минувшее, если было плохое, оно отлетело, и я понял что люблю этих людей, с которыми было прожито так много прекрасных и интересных дней. Даже Ефимович заходил с каким-то подарком, и тоже я был ему рад, хотя никогда не смогу забыть, что слабый человек может сделать, если его попытаться чуть потеснить. Пишу свой дневник и знаю, что он будет героями его когда-нибудь прочтен, я буду осужден, но пусть все-таки знают, что о них думаю. Думаю о них хорошо и люблю их, но я зоркий человек и эта зоркость тоже просит выхода. Знаю также, что мнение мое меняется, но оно всегда по их делам, по отношению к работе и таким неизбывным для меня чувствам, как честь. Но разве я всех уже перечислил? А Сашу Великодного, а Сережу Арутюнова, а дорогую Евгению Александровну, которая пришла с носками, но без любимой мною собаки Музы. А потом пришел Алеша Козлов, и сердце у меня сразу забилось: в руках у него был ящик с только что изданными «Дневниками». «Где слог найду…» А милый Максим Лаврентьев по-гвардейски – и нищий, и щедрый – с бутылкой коньяка! Замечательная крутилась карусель до трех часов, потому что к четырем я обещал быть у Петра Алексеевича Николаева!
Единственное, отчего было неловко, так это оттого, что через два часа мне надо было встречаться в метро с Женей Луганским. Он везет мне подарок, звонил об этом еще из Ставрополя. Как же замечательно все прошло! У Николаева мне с собой дали еще и половину огромного торта Наполеон. Готовила все Ира: хачапури с мясом и хачапури с сыром, курица, салат, торт – невероятно по обыкновению все вкусно. Мне почему-то так было жалко Петра Алексеевича. Я не всегда разбираю, когда он читал стихи.
19 декабря, вторник. Основное и судьбоносное событие дня произошло вечером. Приехал я довольно поздно, после восьми. Витя со вчерашнего дня, когда он пришел со своей поденной работы в Доме художников, болеет, простудился. Тем не менее, по совету только что приехавшей с диализа В.С., он сварил на ужин картошку и открыл банку тресковой печени. По телевизору в этот момент, по «Культуре» шла замечательная передача с Еленой Образцовой, где она пела оперные арии. Я еще раз хочу напомнить, что Витя, племянник Толика, парень из деревни, который правда учится уже на втором курсе заочного экономического института, но за последние два года ни одной книжки художественной в руки не брал. Никакой музыки, кроме телевизионной и дикой, кроме Круга и разных Глюкоз, ранее не знал. И вот когда я вошел в кухню, Витя, разинув рот, смотрел на экран. Пошло! Но он два года с лишнем слушает наши с В.С. разговоры и наших гостей, видит что мы смотрим, что читаем и что нас волнует. Для меня это важный момент воздействия культуры на личность и зависимость личности от того, что ей нынче предлагают средства массовой информации.
Днем провел два семинара, ибо объединить два курса я все же пока не могу. В час тридцать, как обычно, был первый курс – Денис Власов со своими рассказами-притчами и со своей любовью к Кафке. Все демонстрируют мне свою талантливость, хотя Денис, безусловно, очень талантлив. Семинар пришлось вести очень осторожно, но постепенно ребята, а не я сам, все довольно точно сформулировали. Поняли: никто не хочет, чтобы ты менял манеру, менял свое видение мира, да это и невозможно, но прислушайся к тому, что говорят опытные в литературе люди. Карточки с соответствующими цитатами я принес с собою. Если мы все же пишем для того, чтобы кто-то открыл нашу книжку, то зачем лишать читателя возможности понять текст, вникнуть и получить от этого удовольствие? Первым, как некий «разминщик», выступил бесспорный для Дениса авторитет – Умберто Экко.«В конце концов, всякий текст (как я уже писал) – это ленивый механизм, требующий, чтобы читатель выполнял часть работы за него». Но, оказывается, что есть метод или, если хотите, манера письма, которая позволяет нашей фантазии реализовываться с наибольшей степенью. Тут я начал с авторитета бесспорного для него. Ф.М.Достоевский. Дневник писателя:«Всегда говорят, что действительность скучна, однообразна (…) Для меня, напротив: что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности? Что может быть даже невероятнее иногда действительности? Никогда романисту не представить таких невозможностей, как те, которые действительность представляет нам каждый день тысячами в виде самых обыкновенных вещей. Иного даже вовсе и не выдумать никакой фантазии». Это уже некоторая оппозиция к талантливым схемам Дениса, к некоторым, без зоркости сделанным растушовкам по краям эпизодов, к устойчивой условности. И тут я привожу еще одну цитату из того же классика. Собственно, вокруг этого все и крутится.Достоевский. Дневник писателя. «Для чего дано слово? Язык есть, бесспорно, форма, тело, оболочка мысли (…), так сказать, последнее и заключительное слово органического развития.
Отсюда ясно, что чем богаче тот материал, те формы для мысли, которые я усвоил себе для их выражения, тем буду я счастливее в жизни, отчётливее и для себя и для других, понятнее себе и другим, владычнее и победительнее; тем скорее скажу себе то, что хочу сказать, тем глубже скажу это и тем глубже сам пойму то, что хотел сказать, тем буду крепче и спокойнее духом – и уж конечно, тем буду умнее».
В пять тридцать быстро провел другой семинар, с пятикурсниками. Оксана Бондарева сдала две замечательных повести «Танец Анитны» и «Сердобольные люди». Вчера я читал эти материалы до середины ночи и с четырех утра до шести, а потом уже спал до восьми, когда позвонил с поздравлениями Саша Мамай. У меня даже нет замечаний, все написано с мужской жесткостью. Сегодняшний день, описан не с точки зрения социальных недостатков, а скорее изнутри, как пространство действий человеческой, женской души. Ткань ее прозы держит в том числе и характеры, особенно хорошо получилось описание усыновленной девочки из первой повести.
Днем, когда наши преподы начали собраться на семинары, встретил Толю Королева и дал ему прочесть первую главу «Твербуля». Вечером, уже ночью, он мне отзвонил. Как опытный филолог он, естественно, нашел в главе ряд «зазубрин», но одновременно с юношеским пылом говорил, что я умудряюсь писать о том, что думаю, хотя большинство писателей этого себе позволить не могут. Я полагаю, это не совсем так. Для того, чтобы писать то, о чем думаешь, надо, во-первых, много думать, а во-вторых – и это главное – быть хорошо вооруженным стилистически. Основной масса современных писателей этим, к сожалению, не владеет, «коротка кольчужка».
20 декабря, среда. В обычный день я бы долго расписывал, что состоялся годовой Совет Общества книголюбов и Людмила Шустрова замечательно отчиталась; сказал о том, что своей главной заслугой считаю, что я Исполкому не мешал. Я бы долго еще рассказывал, как нам пришлось под давлением Минюста переделывать устав, и я теперь стал Президентом Международного Союза книголюбов. Но особо я бы говорил о встрече с Хруцким, о наших воспоминаниях юности и пр. Но так уж устроено время, что его приоритеты постоянно меняются. Если бы не первая полоса в «Труде» я бы еще подробно написал, что удалось договориться о выставке экслибриса в Гатчине. Но, возвращаясь домой, я вынул газету из ящика. На первой странице огромный портрет сытого и красивого, уверенного в себе мужчины, рядом портретик поменьше – это милая, с упрямым рисунком губ девушка, в разрезе блузки или футболки на тончайшей цепочки виден крестик. Крестик меня особенно умилил. Это милая девушка, которую теперь в лицо будет знать полстраны, Карина Гличьян сбила на Кутузовском проспекте на своем джипе сотрудника ДТП, а уверенный в себе еще сравнительно молодой человек Игорь Тарасов, бывший мэр Пятигорска протаранил «Жигули», погибло несколько человек. Их портреты соединяет, напечатанная крупным шрифтом фраза: «Игорь Тарасов и Карина Гличьян: хозяин жизни и хозяйка дорог прокатились по чужим судьбам». Я бы не писал об этом так подробно, но, во-первых, умилил крестик, а во– вторых, за этим делом, о котором давно уже пресса пишет, действительно, как справедливо замечает газета, «следила чуть ли не вся страна». Я тоже следил, искал, ждал. Под заголовком в газете анонс: «Сколько человек надо убить, чтобы сесть в тюрьму? Пятерых уже недостаточно…» Дальше газета пишет что бывшего мэра, который и выскочил на встречную полосу, потому что мэр, и сбежал с места происшествия, оставив трупы, бывшего мэра Кочубеевский суд освободил от ответственности. Мэр по миллиону дал пострадавшим или их родственникам, и те в суде просили о снижении наказания! Здесь тоже есть тема – каковы родственники! А вот дочь крупного бизнесмена Карину осудили: дали три года колонии-поселения, но тут же освободили по амнистии к 100-летию Думы. Газета пишет: в обоих случаях по факту ДТП были возбуждены уголовные дела, но с самого начала они велись в щадящем режиме. Газета, ссылаясь на специалистов, констатирует, что Тарасов, если следовать статье уголовного кодекса, мог получить десятку. Теперь несколько дополнительных штрихов. И Гличьян и Тарасов сидели за рулем машин одной и той же марки: «Тойота Лендкрузер». Богатые все на одно лицо. Заголовок статьи звучит так – и здесь смысл всей публикации: «Фемида берет на лапу». «А такое правосудие можно назвать как угодно. Хоть «рублевским», хоть «басманным», хоть «кочубеевским». Суть не меняется». Так доколе при гладком и обаятельном президенте и гладком и обходительном премьер-министре мы такое правосудие будем терпеть? Я-то хорошо помню, что каждое удостоверение судьи в стране подписано президентом лично. И последнее: прокуратура Ставропольского края опротестовала решение Кочубеевского суда. А вот Карина со своим невинным крестиком на тонкой цепочке будет спокойно встречать Новый год! В статье есть еще мнение бывшего начальника ГАИ России, а ныне сенатора Владимира Федорова: «Я очень удивлен. Если пострадавшие не имеют к подсудимому претензий , то их должно иметь государство». Это, видимо, о Тарасове.