Е.К.: С этим трудно не согласиться.
С.Е.: Писателю сегодня очень тяжело. Предприниматель хочет печатать только те книги, которые немедленно раскупаются, а мы знаем, что все это не подлинная литература и, как следствие, фальшивая книжная политика. В конце девятнадцатого века в книжных лавках Берлина свободно можно было еще приобрести книги, выходившие при жизни Гете. Вот, десятилетиями лежали книги в книжных магазинах, но, когда у читателя возникала в них потребность, он мог их найти.
Е.К.: Но издателя можно понять.
С.Е.: Всё и всех можно понять. И советскую цензуру можно было понять.
Е.К.: Как я прочитал в пресс-релизе, который был приурочен к этому литературному четвергу, ваше отношение к современной литературе большей частью скептическое, не совсем вас современная литература радует.
С.Е.: Я думаю, что любая формулировка страдает некоторой однобокостью. Я вот участвую во многих конкурсах и комиссиях. Да, когда тебе приходит 40-50 книг, то ты раздражен, но довольно быстро понимаешь, что 35 книг достаточно плохие, но зато несколько книг бывают блистательны. Другое дело - говорю, как участник премиального процесса, - что не всегда премии и прочие награды находят настоящих героев. Здесь дело кастовости, дело тусовок, дело чисто экономических интересов членов жюри, все прочее… О чем догадываетесь вы, как догадывается и наш с вами телезритель, если, конечно, вообще обращает на это внимание.
Е.К.: Вы сказали об отношении издателя к писателю, об отношении читателя к издателю. А как правильно? Возможно ли как-то по-другому в текущих экономических условиях?
С.Е.: В данном процессе присутствуют все же только два основных персонажа. Это писатель и, конечно, читатель. К читателю есть определенные претензии. В том числе у писателя и у общества есть большие претензии к телевидению, которое очень, мягко говоря, своеобразно воспитало нашего читателя нового поколения. Есть большие претензии к школе, к школьной программе по литературе. Есть, наконец, претензии к уровню учителей литературы. Учителя, безусловно, стараются, но, с другой стороны, гуманитарные предметы скручивают, а мы отчетливо понимаем, что очень часто на гуманитарной почве вызревает и нечто совсем другое. В конце концов, ведь есть примеры, когда, скажем, спутники Сатурна или Марса сначала отыскала в своих сочинениях именно литература. По-моему, это парадоксальное предвидение состоялось в одном из английских романов. Таких примеров множество. Почитайте того же Хлебникова - вы ахнете, обнаружив у него, например, в поэме «Ладомир» довольно четкое описание Интернета, сотовой связи и прочего. Недаром в 1960-е годы в ходу было такое выражение: «физики и лирики». И «физики» как раз были лучшими читателями.
Е.К.: Ну, а если перефразировать слова Залыгина о том, что писать надо так, чтобы обходить всякую цензуру, то, получается, сегодня нужно писать так, чтобы быть актуальным, и тогда все ограничения и трудности, о которых мы сейчас говорим, просто тебя не коснутся. Это же ведь тоже талант?
С.Е.: Я с вами согласен, но все-таки подо всем нынешним, так сказать, поверхностным, видимым творчеством теперь лежит экономика. Вот, скажем, я ругаюсь на читателя, ругаюсь на школьного учителя, но, если школьному учителю надо после уроков идти копать картошку на огороде, то как он пополнит запас своих знаний? Если стоимость книги в магазине непомерно завышается, то сможет ли позволить себе раскошелиться человек с зарплатой нынешнего гуманитария? При мне мою книгу принесли в книжную лавку, тут же на нее повесили еще 38 процентов от цены издательства, тоже немалой. И она тут же стала непокупаемой. У среднестатистического читателя нет возможности купить такую книгу. Издатель не может ее переслать во Владивосток - не выгодно, к тому же при пересылке цена возрастает уже до небес. Издательские процессы ограничены Москвой и Санкт-Петербургом. Что здесь делать? Это уже воля общества. Это воля правительства. В этом смысле у нас большие претензии к современной власти».
Потом пошли вопросы про библиотеки и книги, но все основное я уже сказал. Ну, брезгую я Интернетом, люблю книги…
Сразу же после телевизионной записи на той же машине Вера повезла нас в Ленинский мемориальный центр, где сдала на руки директору Алексею Валерьевичу. Здесь я еще раз убедился, какое легкомыслие было отсылать в набор книгу о Ленине, не перечтя ее и что-то не добавив. Но, правда, добавить было к тому времени особенно и нечего. Подписывая во вторник накануне отъезда «Смерть титана» Г.А. Зюганову, я пометил два пункта, которые я мог бы в роман добавить сегодня, развив их: отношение к церкви и величина состава ЦК. Теперь, после экскурсии по мемориальному центру в Ульяновске, появилась масса деталей, которые украсили бы книгу, сделали бы ее героев и ту далекую эпоху более понятными. Но дело в шляпе, книга издана.
Когда я только сошел с поезда, ничего не мог вспомнить из моего прежнего пребывания в Ульяновске. Будто кто-то стер урок на грифельной доске. Сам ленинский дом помню, обстановку в нем помню, а вот города не помню. Но раз уж наши хозяева так настаивали - пошел в Ленинский мемориал. Мемориал выстроили к 100-летию со дня рождения В.И., в 1970-м, я его, когда ездил с выставками по Поволжью, значит, видеть вживую еще не мог. Но столько раз видел на фотографиях, в разных альбомах. Здание огромное и величественное. Но сейчас оно выглядит как океанский корабль, выброшенный на мелкий берег. Здесь все было рассчитано на поток народа, экскурсии с пароходов летом, на автобусные и железнодорожные экскурсии со всего бывшего Союза зимой. Обидно, что такой объект с поразительным не только ленинским, но и общеинтеллектуальным потенциалом работает в толику своей мощности. Но это первое и очень общее впечатление. Что запомнилось? Во-первых, огромная картина Белютина «Похороны вождя» - это фрагмент того самого полотна, которое экспонировалось на выставке московских художников, разгромленной Хрущевым. По эмоциям, ярости цветовых пятен очень здорово. Я подумал, что нужно было обладать определенной смелостью и дерзким художественным вкусом, чтобы музею эту картину купить. Вопреки всем разговорам о том, что Крупская была некой серой мышью при Ленине, она, как свидетельствуют документы, так же, как и Ленин, окончила школу с медалью. И это были не те медали, которые в наше время упорные родители выбивают для своих чад. Отец Ленина, Илья Николаевич Ульянов, тоже в Астрахани закончил школу с «золотом».
В витрине два аттестата двух выпускников Симбирской гимназии - В.И. Ульянова и А.Ф. Керенского. Один все же с четверкой по логике, другой, Керенского, со всеми пятерками. В семнадцатом году Александр Федорович был самым популярным человеком в России. Чуть позже Ленин оказался самым известным человеком XX века. Разница в возрасте у двух выпускников Симбирской гимназии - одиннадцать лет. В семнадцатом Керенский был эсэром. Отцы обоих были выходцами из крестьян, оба стали штатскими генералами, получили потомственное дворянство, много встречались по службе, а дети разошлись во взглядах… Во всех мемуарах Керенский яростно протестовал, что он бежал из Петрограда в женском платье. Нет, он бежал переодетый в солдатскую форму. Есть где-то пассаж и о смерти Керенского чуть ли не в женском абортарии, но, к счастью, этого не произошло. Сын Керенского стал строителем самого длинного моста в Европе.
Алексей Валерьевич рассказывал о некоторых советских идеях Ленина, называя их на современный лад «национальными проектами». Осуществление ленинских проектов, надо заметить, шло более удачно, нежели теперь путинских и медведевских. Проект электрификации, проект ликвидации безграмотности, даже НЭП - оживили российскую экономику. НЭП - это был проект по сращиванию частной и государственной собственности.