Меня как будто окатили водой.
– Ты хотел меня о чем-то попросить. Но пока ты плачешь, я пальцем не пошевельну.
– Я уже не плачу, – сказал я спокойно, придя в себя.
– Я упряма, а если мне устраивают такие спектакли, я становлюсь еще упрямее.
Я не буду подробно писать, что происходило дальше. В конце концов на поцелуй она не согласилась. Не касаясь моих губ, на расстоянии одного сантиметра, она заставила меня разинуть рот и дала капнуть в него своей слюне.
– Вот и все. Если этого мало, воля твоя.
– Больно, больно, мне действительно больно.
– Уже должно полегчать.
– Больно, больно.
– Опять начинаешь орать? Я ухожу, а ты реви в свое удовольствие.
– Можно мне иногда звать тебя Саттян?
– Глупости.
– Саттян.
– Врун, избалованный старик! Кого ты этим проведешь?
Она ушла в ярости.
………………………………………………
15 октября.
...Ночью принял 300 мг барбитола и 300 мг бромурала. Снотворное мне надо время от времени менять, иначе оно не действует. Люминал не дает никакого результата.
17 октября.
Господин Сугита посоветовал пригласить профессора Кадзиура, заведующего терапевтической кафедрой в Токийском университете. Профессор пришел сегодня. Мы знакомы, так как к нему обращались, когда у меня несколько лет назад было кровоизлияние в мозг. Господин Сугита подробно рассказал ему, что произошло за эти годы, и показал рентгеновские снимки шейных и поясничных позвонков. Профессор заявил, что это не его область и он не может утверждать определенно, но относительно боли в левой руке он склонен согласиться с диагнозом, поставленным в ортопедическом отделении больницы Тораномон; он даст более определенный ответ, когда покажет рентгеновские снимки коллегам в университете; не будучи специалистом, он, однако, считает, что боль безусловно происходит от изменений, которые влияют на нервы левой руки; поэтому, если я не могу лежать ни в гипсе, ни на специализированной кровати, ни на доске, а других средств привести к декомпрессии нервов нет, ничего не остается как снимать боль лекарствами, предписанными господином Сугита; наиболее эффективными являются инъекции паротина; что касается иргапирина, лучше им не пользоваться из-за нежелательных побочных последствий. После чрезвычайно подробного осмотра профессор ушел, взяв с собой рентгеновские снимки.
19 октября.
Профессор позвонил господину Сугита и сказал, что мнение коллег из университета совершенно совпадает с диагнозом врачей из Тораномон.
В половине девятого вечера кто-то без стука осторожно открыл дверь.
– Кто там?
Ответа не последовало.
– Кто там? – спросил я еще раз.
На цыпочках в ночной рубашке ко мне вошел Кэйсукэ.
– Что случилось? Почему ты пришел так поздно?
– Дедушка, рука болит?
– Детям о таких вещах думать не надо. Разве тебе не пора спать?
– Я уже лег. Я пришел к вам втайне от всех.
– Иди спать, иди, дети не должны...
Неожиданно почему-то голос прервался, в носу
защипало, и неожиданно на глазах показались слезы. Это были совершенно другие слезы, чем те, которые я лил несколько дней назад перед матерью этого ребенка. Тогда они лились ручьем, а сегодня они капали из глаз. Чтобы скрыть их, я поспешно надел очки, но стекла мгновенно затуманились. Я ничего не мог скрыть от Кэйсукэ. Те слезы были, возможно, признаком сумасшествия, а эти? Тогда они не были для меня неожиданностью, а сегодня я был захвачен врасплох. Как и Сацуко, я люблю представляться бессердечным и считаю, что мужчинам плакать не к лицу, но в действительности я плаксив и могу лить слезы от любого пустяка. Я всячески стараюсь, чтобы об этом никто не знал. С молодых лет я разыгрывал злодея и изводил жену колкостями, но как только она начинала плакать, я малодушно сдавал позиции. Изо всех сил я старался скрыть свою слабость от жены. Кое-кто подумал бы, что я добр, но на самом деле, несмотря на плаксивость и сентиментальность, я человек жестокий и извращенный. Но когда неожиданно появился этот невинный ребенок и ласково обратился ко мне, я не мог сдержаться, и сколько ни вытирал глаза, очки все время были мокрыми.
– Дедушка, держитесь... потерпите, и скоро все пройдет.
Чтобы скрыть слезы и заглушить рыдания, я натянул на голову одеяло. Больше всего меня злило, что все это видела Сасаки.
– Скоро пройдет. Скорее иди, поднимись к себе, ложись в постель, – начал было я, но на словах «поднимись к себе» голос сделался хриплым, и я сам не понял своих слов. Под одеялом, в совершенной темноте, слезы катились ручьем, как будто прорвали плотину. «Паршивец, до каких пор ты будешь торчать здесь! Убирайся живо на свой этаж, дрянь эдакая!» – думал я, и слезы еще больше лились из глаз.
Приблизительно через полчаса, когда глаза высохли, я высунул голову из-под одеяла. Внук уже исчез.
– Такой милый мальчик, – сказала Сасаки. – Ребенок, а уже беспокоится о дедушке!
– Уж больно он боек! Нахален, не люблю.
– Как вы можете такое говорить!
– Я велел, чтобы ко мне не посылали детей, так он явился без спроса. Ребенок не должен так вести себя.
Я был очень зол: в мои годы так глупо расплакаться! Как бы я ни был слезлив, я никогда не ревел по таким пустякам. Не признак ли это скорой смерти?
……………………………………………
21 октября.
Явилась Сасаки с интересными для меня новостями. В свое время она работала в больнице PQ; вчера днем, отпросившись на час, она поехала на Синагава к зубному врачу и там в приемной встретилась с профессором Фукусима, ортопедом из больницы PQ. Дожидаясь своей очереди, она разговаривала с ним минут двадцать. Профессор спросил, чем она сейчас занимается, она ответила, что в таком-то доме служит сиделкой, после чего разговор перешел на боль в моей руке.