Друзья мои!
Признайтесь честно - кто хочет приютить у себя неслыханной красоты монгольскую песчанку?
... Ну, ладно, ладно. Кто хочет приютить у себя совершенно обыкновенную монгольскую песчанку? Зато здоровую и молодую?
Знакомые отдают её прямо с клеткой.
Что, никто не хочет? Эх! Я так и знала!
У меня-то самой, честно говоря, накопилось уже три монгольских песчанки. И четвёртую я уже никак не потяну, при всём желании. В конце концов - у меня же не приют для Добродетельных Монгольских Песчанок, Брошенных Нерадивыми Владельцами!
Может быть, кто-нибудь всё-таки возьмёт? А?
17 сентябрь 2011 г. Кто о чём, а я всё про Шерлока Холмса
Если вы думаете, что я угомонилась с Шерлоком Холмсом, то – вы же ведь так не думаете, я надеюсь?
Теперь я смотрю фильмы с Бэзилом Рэтбоуном. И сама себе завидую, потому что посмотрела пока только три, а впереди ещё целых ОДИННАДЦАТЬ. И кто бы, чёрт возьми, не радовался на моём месте?
Нет, если вы не любите американские фильмы сороковых годов прошлого столетия, то дальше можете не читать. Я их, кстати, тоже не люблю. По крайней мере, до сих пор я была в этом почти уверена.
Но боже мой! До чего же хороша дивная, добротная, младенческая невинность и наивность этих красочных чёрно-белых лент! Кто не вкусил честного, ничем не замутнённого детсадовского наслаждения от их созерцания, тот меня, наверное, не поймёт.
Особенно хорош, разумеется, Холмс. Я уже давно поняла, что в экранизациях «Шерлока Холмса» самое главное – Шерлок Холмс. Всё остальное, по сути дела, вторично, включая интригу, антураж, сюжетные подробности и даже Ватсона – хотя, конечно, желательно, чтобы Ватсон всё-таки тоже хоть как-то, но просматривался. Но нет Холмса – и нет фильма. Ярчайший тому пример – фильмы с Мэттом Фрюэром в главной роли. А если Холмс есть, то всё в порядке. Бэзил Рэтбоун, дорогие мои – шикарный Холмс, просто пальчики оближешь. Вот кто не только может запросто, не моргнув глазом, сгибать и разгибать кочерги – из него самого можно делать и кочерги, и гвозди, и любые другие металлические предметы, и уж будьте уверены, что ни один смертный в мире их не согнёт и не разогнёт. Он надёжен, как скала, невозмутим, как индейский вождь, и чертовски хорош собой, особенно когда поворачивается к зрителю своим медальным римско-американским профилем. Как это ни смешно, внешне он, пожалуй, более всех соответствует «канону». Ливанов маловат ростом и мягковат в контурах, Бретт слишком подвижен и нервен, как породистая лошадь, а этот весь состоит из острых углов и прямых линий и к тому же так редко снимает с себя маску ироничной отрешённости, что ему сразу безотчётно начинаешь доверять. Особенно когда он с такой вот бесстрастной утрированно-джентльменской серьёзностью говорит людям гадости. Например, в ответ на реплику Лестрейда: «Похоже, тут мне придётся пораскинуть мозгами!» слегка – еле заметно! – приподнимает бровь и вежливо переспрашивает: «ЧЕМ?» Ну, прелесть, что такое, честное слово.
Ватсон в исполнении Найджела Брюса настолько глуп и настолько очарователен в своём истовом болтливом простодушии, что возникают серьёзные опасения, что он просто морочит людям голову. И вообще – при всей кажущейся наивности и прозрачности этой старой актёрской школы она настолько крепкая, что просто диву даёшься. Вот один из проходных персонажей, напуганный, как и прочие лондонцы, слухами об очередном Потрошителе, отрезающем пальцы у трупов своих жертв, встаёт с постели после бурной ночи – мы видим по его лицу, что он НИЧЕГО не помнит о том, что было накануне – суёт руку в карман – и его лицо меняется так, что мы сразу понимаем, ЧТО он там нашёл. Мы не видим этого отрезанного пальца, который ему кто-то подбросил. Нам его вообще НИ РАЗУ не показывают. Но мы видим лицо того, кто нащупал его у себя в кармане – и нам этого достаточно с лихвой, чтобы всё понять и испугаться вместе с этим бедолагой так, как нас никогда в жизни не испугали бы никакие крупные планы с кровью, синими ногтями и ошмётками кожи. Или ещё одна сцена. Неизменный профессор Мориарти приходит к Холмсу с известием, что взял Ватсона в заложники. Холмс реагирует на это с подобающей невозмутимостью; некоторое время они обмениваются вежливыми угрозами и очень корректно, почти дружески расстаются. Едва за профессором закрывается дверь, как Холмс начинает МЕТАТЬСЯ. Он не говорит ни слова и даже особо не меняется в лице, но за те несколько секунд экранного времени, пока он то кидается к вешалке, то роняет пальто и хватается за шляпу, то роняет шляпу и кидается к двери, всё видно, как на ладони. Боже, благослови то время, когда актёры умели ТАК играть даже в самых наивных и непритязательных боевичках… Впрочем, о чём это я? Ведь это время уже, кажется, прошло. К лучшему или нет, сказать трудно, но тем не менее…
Короче говоря, если вы всё-таки любите американские фильмы сороковых годов прошлого столетия, то... Впрочем, не будем торопиться. Посмотрим, что там в оставшихся одиннадцати коробках.
17 сентябрь 2011 г.
Теперь я маюсь, как зубной болью, межвременной раздвоенностью и хожу по антикварным магазинам в поисках знакомых вещей.
Разумеется, не затем, чтобы их выкупить. Даже если бы у меня вдруг, боже упаси, появились на это деньги. А просто затем, чтобы убедиться, что их нигде нету, этих вещей. Нет и не может быть. Сами посудите – если меня никогда не было в этом растреклятом девятьсот третьем году, то и никаких вещей у меня, само собой, в то время ещё не было. Или УЖЕ не было? Тьфу. Опять вы меня запутали… Не было, короче говоря, и точка. Тем более, что найти неподдельный, добротный, несомненно-дореволюционный артефакт в наших бутафорских антикварных лавках всё равно практически невозможно.
Иногда, - с большим, правда, трудом, - мне всё-таки удаётся ничего не признать и выйти на улицу с облегчённым сердцем. Но редко. Чаще всего так просто отделаться не выходит. Вчера, например, я увидела на Арбате гипсовый бюст Шиллера, который в 1903 году совершенно точно стоял у меня на комоде. Рядом с абсолютно кошмарным подсвечником в виде толстой скандальной одалиски с упёртыми в бока кулаками и иронически-томным взором, сильно залепленным восковыми подтёками. В том, что это был именно ТОТ бюст, а не в-точности-такой-же, я убедилась, когда взяла его в руки, провела пальцем по подставке и убедилась, что там нет ни одной памятной трещины или зазубрины. На моём бюсте никаких трещин и зазубрин не было, за это я ручаюсь. Стало быть, сомнений нет – это тот самый бюст, в который я когда-то влюбилась задолго до того, как прочитала «Разбойников»… Право, удивительно, как мои тогдашние вкусы отличались от нынешних! Как всё-таки меняет людей время – а ведь, казалось бы, всего ничего, какие-то сто с лишним лет, ерунда, казалось бы, и говорить-то не о чем, а вот поди ж ты….
А потом я ещё увидела свою детскую ложечку с вылинявшими васильками на ручке, вспомнила странный, кисловатый привкус, появлявшийся во рту, когда я из баловства сосала её, как соску. И то, как она быстро нагревалась от горячего чая и обжигала мне губы… А потом – стул в псевдо-готическом стиле, громоздкий, коричневый, таинственно-неудобный, как скамья в католическом соборе. Тоже страшно узнаваемый, но не мой. По моему, он был у моей приятельницы Анны Владимировны… да-да, вроде бы, точно у неё… я ещё помню, что всё себе отсиживала, пока пила у неё чай, но всё равно эти стулья любила….
И вот я так стояла, отбиваясь из последних сил от этих чужих нафталиновых воспоминаний, а в это время две девушки возле соседней витрины вздыхали, покусывали маникюр и восторженно щурились на подсветку.
— Ты смотри-и-и, как стильно, да? Обалдеть, до чего стильно. Мне Горик тоже недавно такую стильную футболку подарил – обалдеть…