— Доброго здоровьичка, Христина Францевна!
….Вот так оно всё и случилось, господа хорошие.
И я теперь сижу и гадаю, что бы всё это значило?
Я ведь не спирит, не душевный переселенец и отнюдь не любитель погружаться в иные миры и иные эпохи. И уж в любом случае, если бы мне вдруг приспичило заняться эскапизмом, я бы точно выбрала что-нибудь ДРУГОЕ. Но оказаться в России за десять лет до первой мировой войны и немецких погромов! – а там ведь (Господи, пронеси!) – и до революции рукой подать… Вот это называется вляпаться, так вляпаться!
Хотя ведь могло быть и хуже, конечно. Куда как хуже. Так что мне, считай, почти что повезло.
Ах, и зачем я вчера прочитала в каком-то журнале про кухарку, которая, прежде чем поставить пирог печься, вынимала из головы гребёнку и проводила ею полосы по сырому тесту – для красоты? Вот, теперь буду думать, что и моя так делает! Надо будет ей сказать: даже если и не делала – пусть не вздумает!
…. Скажите мне, Бога ради, а у вас когда-нибудь бывало такое? Чтобы вы против собственной воли то и дело оказывались в каком-то строго определённом несуществующем месте, однако же, совсем не там, где вам на самом деле хотелось бы быть? И чтобы эта иллюзия преследовала вас, не отвязываясь, иногда вплоть до визуального и тактильного самообмана?
Или мне уже пора нанести визит Куда Следует?
29 сентябрь 2011 г. Завершая тему "американского" Шерлока Холмса
Пишу это главным образом для МакКуроскэ, поскольку обещала.
Из всех четырнадцати «Шерлоков Холмсов» с Рэтбоуном с чистой совестью могу НЕ порекомендовать только два. «Голос ужаса», возможно, в своё время был прекрасен как антифашистская агитка, но сегодня он вызывает желание завернуться с головой в одеяло и повторять сквозь всхлипы истерического хохота: «Черчилль, Черчилль, выключи радио, чёрный гроб со свастикой едет на Даунинг Стрит». Что же до «Собаки Баскервилей» тридцать шестого года, то она, даже при всех скидках на возраст, откровенно слабовата. То есть, собственно, слабовата не сама Собака, она-то как раз очень даже ого-го – без всякого фосфора на морде и прочих дурацких ухищрений держит в страхе всю округу, а бедного сэра Генри просто размётывает в клочки, так что Холмсу и Ватсону потом с трудом удаётся их собрать и склеить. Но всё прочее производит впечатление старательно-неуклюжей самодеятельной инсценировки в воскресном театре – типа того, в котором блистал Юрий Деточкин. Поэтому от просмотра именно этих фильмов я аккуратно рекомендую воздержаться. Что же до прочих, то, наверное, их всё-таки можно смотреть. По крайней мере, мне так сгоряча показалось. Возможно, когда горячка пройдёт, я буду придерживаться иного мнения, но пока…
…Пока могу сказать, что все эти четырнадцать вечеров мне было хорошо, как в детстве, когда нас всем классом водили в кино на что-нибудь понятное и героическое. После напряжённой эксцентричности Холмса-Бретта дивная железобетонная нормальность Холмса-Рэтбоуна очень благотворно действует на нервы. Пожалуй, все странности этого Холма в итоге сводятся к его маниакальному пристрастию использовать себя в качестве приманки для всех разновидностей злодеев и отправляться в самое злодейское логово в полном одиночестве и без оружия, чтобы сполна насладиться максимально сильными ощущениями. Но, если не считать этой маленькой слабости, во всём остальном он на диво нормален и убедителен, и его отстранённая, чуть меланхоличная и безумно изящная самоуверенность настолько хороша и настолько близка к «канону», что заставляет забыть и о неизбежных сценарных нестыковках, и о старомодной наивности режиссёрских решений. Этот Холмс нимало не погружён в окружающую суету, но при этом великолепно себя чувствует, находясь в самом её эпицентре. Он ни в ком не нуждается и никем не гнушается. Даже Мориарти вызывает у него не враждебность, а почти восторженный исследовательский интерес. Если Холмс-Бретт довольно грубо отрывает от себя девушку, бросившуюся в порыве благодарности его обнимать, то Холмс-Рэтбоун при сходных обстоятельствах расцветает, как майский шест, и по-мальчишески хвастается перед Ватсоном. В нём нет ни надломов, ни комплексов, ни подтекстов – впрочем, даже если и есть, он благородно воздерживается от того, чтобы делиться ими со зрителем. Вообще – очень, очень благородный Холмс.
Ватсон, как я уже говорила, в этой версии представлен фольклорным, почти карнавальным дурачком, который благодаря актёрскому мастерству Брюса временами превращается в какой-то совершенно диккенсовский персонаж. Он всё делает невпопад, без умолку болтает какую-то очаровательную ерунду, всё теряет, всё забывает, всю дорогу путается у Холмса под ногами и предпринимает максимум усилий, чтобы провалить ему всё дело. Зачем Холмс всё время таскает его с собой – непонятно, тем более, что этот Ватсон всё равно не пишет никаких записок да и не может этого делать в силу своих умственных особенностей. Вероятно, он служит Холмсу чем-то вроде талисмана, - а может быть, тот просто боится оставить его без присмотра, трудно сказать. Впрочем, когда слышишь, как этот Ватсон, узнав о том, что секретные документы переведены на микрофильм размером с коробку со спичками, без малейшего удивления, только с преданным восторгом спрашивает у Холмса: «значит, мы едем в Америку искать спичечный коробок?» - становится понятно, что ТАКОГО Ватсона просто невозможно не взять с собой. Что бы их там впереди ни ожидало.
Одним словом, дорогая МакКуроскэ, когда разделаетесь с Гранадовским сериалом, Вам ещё будет, чем заняться. Впрочем, если что, - не ругайте меня. Я честно обо всём предупредила.
19 сентябрь 2011 г. И снова про Киру и её Бабушек
После долгого перерыва я вновь навестила Киру и Её Бабушек.
Все трое так бурно и убедительно мне обрадовались, что от неожиданности я возгордилась и украдкой высморкалась в бумажный платочек. И тут зазвонил телефон.
— Кира, это тебя! – сообщила Главная Бабушка, снявшая трубку.
Кира нахмурилась, приняла трубку из её рук, некоторое время молча слушала, а потом разомкнула губы и сказала – без особого выражения, но очень отчётливо:
— Лавров, ты что, не понял, что я с тобой ВООБЩЕ не разговариваю?
Помолчала, послушала – и опять так же чётко и увесисто:
— Потому что ты подлец, Лавров. Всё. Не звони сюда больше, понял?
— Кто это был? – неделикатно спросила я, когда она аккуратно повесила трубку на место и вернулась к столу. Спросила – и прикусила язык. Вечно я лезу, куда не просят.
— Один мальчик из нашего класса, - как ни в чём не бывало ответила Кира. – Расписание на завтра спрашивал.
— А… что, он действительно подлец?
— Конечно. Они все подлецы, вся эта компания.
— Мммм… Знаешь, мне кажется, «подлец» - это всё-таки очень сильное определение. Ты уверена, что этот мальчик его заслуживает?
— У нас полкласса его заслуживает. Или больше даже. Вы ведь их не знаете, а я знаю… Я с ними не дерусь, вы не думаете. Просто если люди заслуживают только презрения и негодования, то с такими я не разговариваю. Вот и всё.
— И ты их всех вот так вот, в лицо, называешь подлецами?
— Да. – Как всегда, от волнения она начинает прерывисто дышать и косить одним глазом. Но спина у неё на этот раз прямая, как струна, и голос по-прежнему твёрдый и невыразительный. – Вы не думайте, они не обижаются. Это раньше, если кто-то такие слова… то сразу к барьеру… а теперь они не обижаются. Потому что сами знают, что подлецы.
— Кир… Ну, всё-таки – что они такого сделали? Ведь о людях судят в первую очередь по поступкам, так?
— А у них все поступки – подлые. У подлецов все поступки такие… Они все гады и кровососы, мы для них – никто, просто грязь какая-то…даже хуже…. Они вырастут и всех нас уничтожат. Знаете, почему? Потому что мы им будем не нужны.