Сегодня, оглядываясь назад, я вижу, что был на грани отчаяния. Зачем я живу? К чему весь этот цирк вокруг меня? Может ли один человек из миллиардов что-либо изменить на этой планете? Эти вопросы обрушивались на меня, подобно океанским волнам, пока я читал произведения французских романистов, а потом — Хемингуэя и Тургенева. Меня окатывали с головы до ног бурные вопросы 1960-х, а экзистенциализм давал некое подобие ответа, настаивая, что на эти вопросы ответа нет. Я обнаружил, что такой же запах тщетности, затхлый, как застоявшийся дым сигарет, источала и более современная литература — Джон Апдайк, Курт Воннегут, Джон Ирвинг, Ежи Косинский, Уолкер Перси.
Карл Юнг отмечал, что треть его пациентов страдала от неврозов, вызванных «бессмысленностью и пустотой жизни». Он пошел дальше, назвав бессмысленность общим неврозом современной эпохи, когда люди мучают себя вопросами, на которые не могут ответить ни философия, ни религия.
Через несколько лет после моего юношеского столкновения с экзистенциализмом, когда Бог уже начал понемногу исцелять меня от чувства тщетности и отчаяния, я был глубоко потрясен, обнаружив в точности такие же настроения не где-нибудь, а в самом сердце Библии. Загадочная, нередко игнорируемая Книга Екклесиаста содержит все без исключения идеи и чувства, с которыми я столкнулся в трудах об экзистенциальном отчаянии.
(Продолжение см. 3 декабря)
Из книги «Библия, которую читал Иисус»
3 декабря
Первый экзистенциалист
(Продолжение от 2 декабря)
Интересно, оценили ли по достоинству современные экзистенциалисты изысканную иронию Екклесиаста в стихах 1:9-10: «и нет ничего нового под солнцем», — ничего, «о чем говорят: ‘Смотри, вот это новое’»? То, что в 1960-х выглядело дерзким иконоборством, оказалось всего лишь исполнением пророчеств усталого Учителя древности, который три тысячи лет назад предвидел весь спектр человеческих переживаний и, как ни удивительно, включил свои находки в книгу, ставшую частью Библии. Воистину, Екклесиаст — это книга на все века, и я приступил к исследованиям, чтобы понять ее пророческую значимость.
Едва я оправился от изумления, в которое меня повергло послание Екклесиаста, как передо мной встал ряд мучительных вопросов. Первый возник сразу же, поскольку я читал Ветхий Завет последовательно, книга за книгой: «Как Екклесиаст может сосуществовать со своей ближайшей соседкой — книгой Притчей?» Две более непохожих друг на друга книги тяжело себе и представить. Прочитайте их подряд, и у вас сразу же возникнет впечатление, что Екклесиаст — это нечто вроде насмешливого опровержения Притчей.
Через Притчи постигаются принципы жизни: познавай мудрость, поступай благоразумно, следуй правилам, и ты проживешь долгую, успешную жизнь. В Книге Екклесиаста от уверенного, менторского тона («Я знаю, как устроена жизнь, и тебе необходимо только следовать этим мудрым советам») не осталось и следа. На смену ему пришли обреченность и цинизм. Благоразумные, достойные уважения люди страдают и умирают точно так же, как и все остальные, а злые процветают и жиреют, хотя четкие формулы Притчей указывают на то, что все должно быть в точности наоборот.
Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — суета! (8:14).
Подобное несоответствие между двумя соседними книгами Ветхого Завета меня всегда раздражало и огорчало. Я считал, что Библии следовало бы быть более последовательной. Впрочем, со временем я начал ценить подобное разнообразие, как одно из основных достоинств Ветхого Завета. Подобно очень длинной симфонии, он содержит в себе как радостные, так и унылые пассажи, каждый из которых вносит свой вклад в общую картину. Ветхий Завет отражает все, что мы переживаем: иногда — испытания Иова, иногда — безмятежность Псалма 22, живя в мире, где события разворачиваются то по принципам Притчей, то согласно резким противоречиям Екклесиаста.
Из книги «Библия, которую читал Иисус»
4 декабря
Вечность в сердце
Однажды на Аляске мне посчастливилось видеть удивительной красоты зрелище всего в нескольких километрах от Анкориджа. Заметив машины, стоящие на обочине шоссе, я тоже остановился. Как оказалось, небольшая стая китов — серебристо-белых белуг — охотилась не более чем в двадцати метрах от берега. Я простоял там вместе с другими наблюдателями минут сорок, прислушиваясь к ритмичным всплескам моря, вслед за которыми из-под воды грациозно и плавно, словно призраки, выныривали киты. Толпа стояла, затаив дыхание, почти в благоговейном трепете.