Я упрекал его в позёрстве. Он говорил, что если и есть позёрство, то оно непреднамеренное, а непроизвольное, что если оно и есть, то вытекает само собой, искренне и помимо него самого.
Он говорил, что многие пробовали анализировать его, но никто не хочет понять его по-настоящему. Я возражал:
- То есть ты хочешь сказать, что тебя никто не желает понять так, как ты того желаешь. Я, например, считаю, что понимаю тебя, но, быть может, не так, как ты хотел бы.
Боря говорил:
- Ты меня упрекаешь в чёрствости, сухости и небрежности к людям. Я имел много разочарований в жизни и не могу относиться к людям так открыто и доверчиво. Больше всего в жизни я люблю искусство, музыку. Ты знаешь, что я не бегу от мира: я люблю и развлечения, и игры, и людей, и общество, но искусство я люблю более всего, и я не хочу, чтобы что-нибудь могло меня отвлечь или помешать моим занятиям им, моему служению ему. Хочешь я тебе скажу одну вещь, - ты скажешь, что это позёрство, но всё равно?
- Ну?
- Помнишь, сегодня на крокете составляли телеграмму в Париж?
- Ну?
- Ещё торговались из-за пятачка... А это единственный человек, который дорог мне на свете.
Речь шла о Mlle Бастиан, к которой, я уже не раз слышал. Борис был не совсем равнодушен, очень красивой, выходившей теперь за кого-то замуж в Париже. Я не задумываясь ответил:
- Она тебе потому так дорога, что ты сам слишком мало ей дорог.
Боря не ответил. Водворилось молчание. Тем не менее сказанное им было так ново и, если можно так выразиться, эффектно, что произвело на меня впечатление.
- Скажи, пожалуйста, она выходит за англичанина?
- Да. И совершенно его не любит.
- Богатого? - Да.
Я задал ему несколько вопросов, но очень-то пытать Бориса нельзя было. На том и кончились наши разговоры, ибо это был последний вечер: на другой день я уехал. У меня остался зуб против Бори, и по дороге в Сухум, с парохода, я послал ему едкое и насмешливое письмо, быть может, весьма меткое и остроумное.
На другой день я тронулся в Петербург, побывал там у Лили Коншиной на свадьбе и затем отправился с мамой в Сухум - сочинять «Маддалену»-оперу.
Привожу одну Борину фразу, которая мне очень польстила.
Мы сидели у них в зале: Боровский, Борис, я, Карнеевы и несколько человек захаровской семьи. Зашёл разговор о том, действительно ли такая хорошая преподавательница наша Есипова, как о ней говорят? Боря утверждал это и в заключение сказал:
- Уж если её хвалит Сергей, который всех ругает и никого не признаёт, то можно быть уверенным, что она хороша!
И когда некоторые с недоверием отнеслись к его словам, то он очень серьёзно прибавил:
- Я серьёзно это говорю.
1912
С. Эше сидит на стуле, согнувшись, я стою рядом и, видя у неё на спине расстегнувшуюся пуговицу, застёгиваю её. С.Эше быстро оборачивается на меня.
- Не беспокоитесь. - говорю я. - я вас не раздеваю, а одеваю. Она отвечает:
- Второе часто бывает дороже первого! - и смеётся. Остроумно. Я даже не сразу сообразил.
13 апреля
Этим летом в Пятигорске С.И.Танеев как-то сказал мне:
- И откуда это у вас. Сергей Сергеевич, явилось такое стремление к диссонансам?!
- А знаете, Сергей Иванович, когда я одиннадцати лет принёс вам первую мою симфонию, вы её прослушали и сказали, улыбаясь: «хорошо, хорошо; только гармония уж больно простая...».
Эти слова крепко засели у меня в голове, я стал стыдиться простоты моей гармонии и всячески старался сделать её интересней. Это желание никогда меня не покидало: по мере моего музыкального развития, я всегда стремился к более и более сложной гармонии, пока в фортепианных пьесках 1908 года не достиг таких резкостей, после которых даже отступил к более консонирующим сочетаниям.
Сергей Иванович смеётся:
- Вот как! Я и не знал, что это я толкнул вас на этот путь!...
Даты «Снов»:
- Вторая тема (c-f-g-as) сочинена в 1905 году.
- Остальной материал - осенью 1909 г.
- Всё приведено в порядок и начата партитура в мае 1910 г.