В Консерватории с нашим спектаклем поворот к лучшему. В среду была репетиция с Феона и он дал совсем иную постановку дела. Отношения с ученицами самые лучшие.
В четверг в Консерватории был ученический концерт: оркестр составлен из учеников, дирижируют ученики, солируют ученики. Самая интересная вещь концерта - это Концерт Корсакова, который исполнял Лемба (я говорю, что его «Малько дирижировало, а Лемба играла»). Сыграл он недурно, хотя местами не хватало силы. Затем сильно волновался и подвирал сначала и совершенно замер и засох на октавах в конце, где его руки совсем затекли. Все эти замечания я ему передал и он согласился с ними вполне. Многие говорили, что я слишком строго критикую, а кто-то из учениц сказал: «Вот бы вас журнальным критиком сделать!». Эта мысль мне, в общем, ужасно понравилась: действительно, из меня вышел бы хороший критик и притом большая собака, так что всем бы доставалось. Сам Концерт Корсакова по музыке очень красивый и к тому оригинальный, не похожий на многие другие. Я просил Винклера дать его мне со временем играть: обещал. Затем исполнялась «Алжирская сюита» Сен-Санса. Эту сюиту я ещё в прошлом году, будучи у Черепнина в партитурном классе, вызубрил очень хорошо. Теперь я впервые услышал её в оркестре и никак не ожидал, что инструментовка так чудно звучит, прямо удивительно! На концерте было публики мало, но много своих, которых пускали даром. Между прочим, встретил там одного старого знакомого, Юрку Фролова. С ним я познакомился у Павских года два тому назад и изредка у них встречался, иногда же в концертах. Одно время мы были, кажется, на «ты», но потом как-то вернулись на «вы». Он какими-то судьбами очень хорошо знаком и в близких отношениях со многими ученицами, особенно нашего, шестого класса. Позавчера был на «Китеже». Весной, когда его впервые поставили и успели дать только четыре раза, я все четыре был, но в этот сезон как-то до сих пор не удавалось. Эту оперу я очень люблю; о красоте её говорить, конечно, нечего, но скажу только, что Черепнин, который теперь её дирижирует, дирижирует зело, зело скверно!
Второй матч со Струве начался и для меня очень удачно: все три первые партии я выиграл. Про мою 4-ю Сонату Мясковский говорит, что в ней много материалу, больше, чем в других, но нет общего плана и это портит; я согласен и может быть что-нибудь переделаю.
Что мне, надоел что ли дневник? Нет, не надоел, а только времени совсем не было, да и как-то так, менялось часто настроение и некоторые взгляды, так что через минуту мог написать совершенно другой взгляд на вещь.
В пятницу был концерт Глазунова. Дело в том, что когда Консерватории дали автономию, то позволили учредить и столовую, ведение которой всецело предоставили ученикам. Те, всё как следует, учинили выборы, составили выбранную комиссию и поручили ей ведение дела. Комиссия устроила всё распрекрасно и всё бы хорошо, только вдруг обнаружилось, что они впали в крупный долг. Как это случилось - неизвестно, только для покрытия этого крупного долга решили устроить концерт в честь Глазунова. Тут произошло крупное столкновение между двумя группами избранников, между столовой комиссией и комитетом старост. Каждые хотели показать своё могущество, свою деспотическую власть и право, поссорились, поругались, но в конце концов концерт состоялся и, благодаря таким именам, как Глазунов, Собинов, Баринова, Мальмгрен, зал был битком набит. Самой большой вещью концерта была 7-я Симфония Глазунова. Она, конечно, милая, послушаешь несколько раз - ничего, нравится (Римский-Корсаков в восхищении), но какая-то невыпуклая и неиндивидуальная. «Сделана, а не сочинена», - говорит Розовский. На концерте была Глаголева. Это в первый раз я её встречаю в концерте. Глаголева безусловно очень красивая.
Мне бывает очень странно иногда: как это и почему это я до сих пор никогда и ни за кем не ухаживал. Рассуждая и так и сяк, я более или менее нашёл несколько причин. Во-первых, у меня привычка выискивать у человека дурные черты, а не хорошие, тогда как другой выискивает хорошие и старается покрыть ими дурные; следствием этого - что мало кто мне нравится вполне. Во-вторых, будучи в Консерватории, видишь массу барышень, следовательно embarras de richesse{6} и ещё, запрещённый плод слаще для других, а здесь делай, что хочешь. В-третьих, я ужасно боюсь навязывать кому-нибудь себя, быть кому-нибудь неприятным, в тягость. Это чувство во мне так сильно, что доходит до щепетильности. Наконец, не хотелось портить свой известный престиж, установившийся в Консерватории. Что касается до учениц наших, то я себя настолько независимо и при этом прочно поставил, что такое мнение может долго держаться. Да я себя там так и привык держать. Впрочем, последнее время я решил быть подобрее и полюбезней.