Теперь насчёт дирижёрского класса. Черепнин дал дирижировать Саминскому и Канкаровичу, а больше никому. Фурману дал продирижировать 1/8 симфонии (полчасти), а Орлов, Коломийцев и я так и остались за штатом. Первые же двое всё-таки недовольны, что они всего по три раза махали. Наконец Канкарович составил заявление в Художественный Совет. Заявление очень хорошее, литературное, корректное, основательное, но там есть один пункт, с которым я не согласен, так как это некоторая нетактичность: «Мы не можем не заметить, что личность господина Черепнина недостаточно для нас компетентна и не раз в наших глазах дискредитировалась...» и прочее. Мне удалось склонить многих к тому, чтобы выкинуть пункт, и теперь заявление переписывают для приложения подписей. На последнем уроке я спросил Черепнина, что когда, мол, я-то буду дирижировать? Он ответил: «Не раньше, как после Рождества». После урока все мы, дирижёры, окружили его и стали жаловаться на своё ужасное положение. Черепнин - замечательный дипломат и политик. Он может удивительно тонко сразить человека. Помню такой случай: опоздал он на урок. Саминский, со всегдашним своим нахальством и без всякого позволения, не долго думая, стал за пульт и начал дирижировать симфонию. Вдруг - запоздавший Черепнин. Взошёл, постоял, затем хлопнул несколько раз в ладоши, чем остановил оркестр, и, обращаясь к Климову, очень громко: «Господин Климов, пожалуйста, «Meerstil» Мендельсона!». Красный как рак, Саминский забрал свою партитуру и незаметно соскользнул с занятого им высокого места вниз.
Другой случай уже был совсем недавно. После неудачных переговоров с Черепниным, дирижёры глухо роптали, что не дают им дирижировать. Ропот ещё усилился, когда он взошёл наверх и сам стал махать. Решили выразить протест и демонстративно уйти из класса, да никак не могли сговориться. Наконец решили, что будет антракт, а после антракта состоится демонстрация. Черепнин дирижировал долго, медленно, повторяя каждый такт чуть не три раза, и, наконец кончив, обращаясь к оркестру, проговорил: «Господа, сегодня антракта не будет: мы прямо кончим». Все дирижёры так и присели: хотели мы его одурачить, а вышло, что он нас одурачил, да ещё целый урок не дал никому помахать!
Возвращаюсь к сегодняшнему дню. Так и сегодня, поговорив, поговорив, он ловко повернул беседу и, выйдя чистым из воды, совершенно мило распрощался и ушёл. Среди разговора он патетически произнёс: «Да вот, господа, доведу моих учеников, Климова, Малько, до весны, выпущу их, а там может быть и уйду». Он томно опустил глаза, а у окружающих засияла радостная улыбка и все приятно переглянулись. «...A может и ещё останусь, не знаю», - продолжал он в раздумье. Все лица вытянулись. После ухода Черепнина я обратил внимание на одну его фразу: «Да устройте себе очередь, что ли, если так хотите!». Я на этом и стал настаивать. Меня поддержали и, составив алфавит, решили, что в раз будут дирижировать по три человека. Если этот проект пройдёт, то будет прекрасно. А то ведь это ужасно - Рождество, а я ни разу не махал! Впрочем, всё что ни делается, всё к лучшему! Если бы он мне дал дирижировать осенью, то я бы жестоко оскандалился, так как отродясь не держал в руках палочки, но последние недели три я стал дирижировать дома, перед зеркалом иногда, и порядочно насобачился; когда теперь придётся выступить, то буду совершенно уверен и спокоен, и поручусь, пройдёт ничуть не хуже, чем у господ Саминских и К°.
На днях получаю приглашение пожаловать в субботу в Консерваторию, где соберутся «начинающие композиторы» для составления программы концерта, который состоится в январе в Малом зале. Имеющие сочинения (камерные, вокальные, ансамбли, фортепианные) могут представить их и проиграть, затем - закрытая баллотировка, и вещи, получившие больше голосов, исполняются на концерте. Организатор всего этого - госпожа Ранушевич, окончившая в прошлом году у Соловьёва. Как композитор, она обладает некоторыми способностями, может быть - образованный человек; годов ей, во всяком случае, не больше шестидесяти, но и не меньше тридцати. Приглашено было до пятидесяти человек, но пришло только семь. Исполняли вещи четверо: Ранушевич сыграла несколько романсов, из которых один («Две тучки») - хороший, другой - приличный, остальные - слабые. Абутков, кончивший весною с Ранушевич вместе, сыграл и спел несколько бездарнейших и бесконечно-длиннейших вещей, после которых даже романс Саминского оказался красивым. Затем я сыграл несколько фортепианных «собачек»: «Упрёк», «Восточная песенка», «Трагедия», «Humoresque dйmoniaque», «Сказка», «Призрак». Вещи имели успех и вызвали множество разнообразных толков. Решили собраться ещё через неделю в большем числе. Ради интереса устроили баллотировку моих вещей (шесть человек): «Сказка» - 6, « Humoresque démoniaque» - 4, «Восточная» - 3, «Упрёк» - 2, «Трагедия» - 0 («Призрак» не голосовали). «Трагедия» сначала очень понравилась, но потом придрались к большим терциям во второй теме и провалили целиком.