Вчера, так же как два дня перед тем, встречал в Консерватории Эше, и не одну, а со старшей сестрой, у которой сердце не камень - нет-нет, да в Консерваторию и заглянет. Встретились мило, разговаривали долго. Я много расспрашивал, а она много рассказывала интересного про свои драматические курсы. В общем, обе сестры милы и любезны. Старшая, пожалуй, развитей, у неё выдержки больше, одним словом, она старше другой, но младшая мне гораздо больше нравится. В первой много деланного, сценичного, вторая гораздо естественней. Зашёл разговор о сочинениях. Я между прочим сказал старшей, что хотел бы написать романс, да никак не найду подходящих стихов. «Вот посоветуйте-ка мне», - говорю. Она начала какие-то стихи. Вчера, встретившись с нею второй раз, я опять напомнил об этом.
- Давайте я вам сейчас напишу по памяти, - ответила.
Быстро подошла к окну, стала перед ним на колени и на четвертушке листа стала писать. Это было «Скуй мне сердце, кузнец».
Я яростно принялся за дело. Не знаю почему - потому ли, что я никогда не писал романсов, или мне очень хотелось хорошо написать, чтобы непременно понравилось, или у меня не было настроения, или мне мешали, но только всё сегодня выходило не то; и как следствие этого, у меня сейчас пресквернейшее настроение духа. Впрочем, скверное настроение духа может быть и от скуки: действительно, скучно без друзей, скучно без любви, без таких привязанностей. А у меня нет ни близких товарищей, никого я до сих пор не любил... Впрочем, я кажется начинаю вздор болтать! Написавши, прочёл - чёрт знает: начал за здравие, а кончил за упокой! Впрочем, я правда иногда скучаю.
Несколько слов о музыкальных делах. Одиннадцатого числа Глазунов выздоровел от болезни и уехал в Киев на две-три недели дирижировать свои вещи. Меня это страшно огорчило, так как симфония принуждена ждать без конца. Мясковский накануне отъезда, после пятичасового ожидания в Консерватории, добился-таки Глазунова и попросил свою партитуру обратно. Тот отвечал, что он всего просмотреть не успел, но то, что он видел, доставило ему большое удовольствие. По возвращении просил партитуру ещё раз. В общем, я рад за Мясковского (в свою симфонию я верю), хотя немножко завидно и опасно, как бы это не было гибелью для моей. Глазунов нашёл, что у Мясковского стиль Танеева и его собственный, а у меня, конечно, такой колоссальной контрапунктичности и красоты (в этом отношении) рисунка — нет, хотя меня все и уверяют, что она вполне достаточно контрапунктична. Я должен взять красотой или подъёмом, формой; но Глазунов контрапунктист, да вон ещё нашёл, что стиль Мясковского такой же, как у него - это сильно меня подводит. Впрочем - увидим. Мясковского я хоть очень высоко ставлю, его романсы «Круги» и «Кровь» я очень люблю, но тем не менее я убеждаюсь, что из него большого композитора не выйдет: он сочиняет учёно, он часто сочиняет красиво, он много сочиняет, но яркого, захватывающего и оригинального - у него нет. «Современники» отдали должное моей симфонии, похвалили, но в общем приняли её довольно холодно - это не их стиль, зато от двух последних фортепьяшек («Humoresque» и «Наваждение») пришли в восторг. Когда играл вторую, в некоторых местах начинали хохотать и подпрыгивать на стульях. Исполнять будут в конце ноября, надо теперь разрешение Витоля.