Становилось жарко и душно. Копоть досаждала. В купе было по-заграничному – шесть человек, да ещё ребёнок, Божье наказание. Но поезд шёл, время тоже, жара падала. Копоть тоже куда-то исчезла и стало вовсе славно, когда мы стали приближаться к Або. Если кто-нибудь попытался доказать, что Або находится в России, то его нетрудно было сбить с позиции: народ, дома, вывески - всё было чужое. Поезд на минутку приостановился у вокзала и сейчас же повёз нас на пристань, остановившись против белого парохода, уже набитого публикой. От парохода нас отделял небольшой сарайчик, который надлежало пройти, прежде чем попасть на пароход. В сарайчике стояли два полисмена в касках, которые отобрали паспорта, пообещав их вернуть во время пути на пароходе. В наивной надежде достать каюту получше, я поспешил на пароход и тут сразу почувствовал, что я попал в иностранию: пароход был шведский и я не мог объясниться ни на каком языке. У лестницы, ведшей внутрь парохода к каютам, я увидел шведку с большим листом бумаги, а вокруг неё толпу пассажиров. Она, по-видимому, заведовала каютами. Тут я вспомнил, что в Северном Бюро мне предлагали удержать место на пароходе, и храбро сунулся к шведке, заявив: «bestellung»{203} и назвав свою фамилию. Действительно, место мне было записано и я получил отличную каюту. Каюта была двухместная, но в ней не было верхних полок, как в черноморских пароходах или в вагонах, а обе койки были нижние. Я поспешил на палубу и принялся писать маме открытку, но успел написать один адрес. Машина загудела, пассажиры замахали платками, ехавшая экскурсия сельских учительниц запела псалом и мы медленно двинулись вперёд. Я надел пальто и устроился спереди на верхней палубе. Пароход заскользил по гладкой как зеркало воде, выходя из бухты. Но за этой бухтой последовала вторая, потом какие-то острова, заливы, и так без конца. Тут только я понял, что значит заметка в путеводителях: «Только полтора часа в открытом море». Весь наш путь лежал среди таких островков и лишь ночью на полтора часа мы от них освободимся. Островки были то маленькие, то средние, каменистые, в большинстве случаев покрытые хвойными деревьями. Разбросанные в полном беспорядке, они очень занимали глаз. Я чувствовал себя великолепно и был страшно доволен путешествием.
Становилось холодно, публика с палубы куда-то разбежалась. Я спустился вниз и увидел, что ужинают. Шведский обычай: посередине стоит стол с массой закусок, иногда простых, но в большом количестве. Все подходят, берут себе и угощаются, а потом уже следует ужин из одного или двух блюд. Я этого не знал и, придя, когда уже все сидели на своих местах, не знал, что надо делать и чувствовал себя неловко. Но в конце концов я всё-таки поужинал. Вышел на палубу - было холодно и ветрено. Я вспомнил, что в Стокгольме мы будем рано и что перед ним будет интересно - и пошёл спать.
Я проспал на целый час дольше, чем предполагал, но это оказалось как раз кстати, потому что часы надо было перевести на час назад - мы ехали на запад и теперь уже жили по среднеевропейскому времени. Я вышел на палубу. Было весьма прохладно и. к сожалению, не солнечно. Мы шли шхерами, приятными на взгляд, но про красоту положения Стокгольма столько болтали, что глаз становился требовательным. Въезд в Стокгольм не произвёл на меня никакого впечатления - может, из-за погоды. Пароход пристал к берегу, я долго ждал, пока выволокут мои чемоданы. В таможне (такой же сарай, как в Або) налепили пропускные тикетки, которые тут же у выхода содрали обратно. Я, не зная языка и обременённый чемоданами, окликнул представителя первого попавшегося отеля, тот взвалил чемоданы в автомобиль, что-то сказал шофёру и я быстро поехал через город, действительно очень красивый. Мы остановились против отеля средней эффектности, я вошёл внутрь и храбро заговорил по-немецки. Меня отлично поняли, дали комнату и заплатили таксомотору, между прочим, забыв мне поставить это в счёт (я вспомнил уже уехав из города). Оставив вещи, я отправился в город.