Воздух был тёплый и неподвижный. Я взял открытый автомобиль и поехал на вокзал, где нашёл скучающего Роксикова. Мы выбыли в Россию, в Александрове имели багажный осмотр, но после него попали в тот же вагон, ибо колея от Александрова до Варшавы узкая, как заграницей, и вагоны ходят прямо от Берлина до Варшавы. Было любопытно ехать по матушке-России в иностранном вагоне. Мы переехали через пыльную Варшаву на другой вокзал. Город, центра которого я, положим, не видел, мне не понравился, но поразили меня евреи в национальных долгополых нарядах, с бородами и пейсам. Таких экземпляров в других больших городах не сыщешь! В Варшаве мы с Роксиковым расстались, причём денег мне опять не хватило и пришлось занять у Роксикова пять рублей!
Я направился в Петербург, но через Москву, ибо там надеялся услышать «Сны» в исполнении Юрасовского. После утомительных суток пути среди зноя и засыпавшей вагон пыли, я под вечер приехал в Москву, где был встречен Катюшей Шмидтгоф. О концерте я имел неверные сведения: он происходил лишь завтра, но мне не захотелось ждать и я в тот же вечер уехал в Петербург, предварительно проведя пару часов в обществе Катюши. Её матери опять плохо и на этот раз очень серьёзно, ибо это рецидив рака. Я горячо жалел бедную девочку и, сидя у открытого окна вагона, который быстро нёс меня на север и обдавал чудесным свежим воздухом, думал о её судьбе и нельзя ли её, умри её мать, устроить как-нибудь при моей маме.
В половину девятого утра я высадился на дебаркадере Николаевского вокзала. В Петербурге африканский зной, на улице не пыль, а какой-то самум, по окраинам забастовки с переворачиванием трамваев. Пакость ужасная, впрочем как всегда летом в Петербурге.
Мама страшно мне обрадовалась, после чего пошли бесконечные разговоры: я - про Лондон и про Дягилева, мама про забастовки и про её скучное житьё в Петербурге. Действительно, прожить месяц в таком зное и одиночестве штука нелёгкая. Маме поскорее хочется уехать из Петербурга, но мне желательно пробыть хотя бы неделю в городе и его окрестностях, а окромя всего прочего нельзя и уехать, не выяснив либреттный вопрос. Поэтому я прежде всего позвонил к Нувелю. Тот закричал, что у него дел выше горла и что до вторника он ни о чём ином думать не может. А дело о либретто надо вести всё равно через Каратыгина, так не проще ли мне прямо к нему и обратиться. Правильно, проще и приятнее, чем путаться с форсистым Нувелем. Звонил к Каратыгину два раза, но полное молчание было ответом.
День провёл с мамон, разбирая мои вещи и показывая ей всякие покупки.
Так как сегодня я опять не мог дозвониться до Каратыгина, то отправился самолично на его квартиру. Квартира была глухо заперта и внизу швейцар сказал, что Каратыгин живёт у Гессена на Каменном острове. Благо с Гессеном я знаком, я, дабы не терять времени, немедля туда отправился и застал всю семью завтракающей в обществе Каратыгина. Узнав, что Дягилев заказывает мне балет, он сказал:
- Очень рад, я ему давно об этом говорю, но он всё боялся, что вы не сделаете крупной вещи и что плохо сынструментуете. Вашу инструментовку и я ему не хвалил.
Я заговорил на тему о либретто и обратился за содействием к нему. Он ответил, что лучше всего либретто сделает пожилой Сергей Городецкий и, благо он в Петербурге или около Петербурга, то к Городецкому лучше всего и обратиться. Гессен любезно обещал справиться в своей редакции о местонахождении Городецкого и послезавтра пригласит его и меня к себе для разговора о балете.
После этого заговорили о всемирной войне, висевшей в воздухе, находя её неотвратимой. Это было для меня полной неожиданностью и под впечатлением надвигающегося ужасного бедствия я вернулся домой. Вечерние газеты носили тревожный характер. Дома только и было разговоров, что о всеевропейской войне.
После отчаянной жары полил дождь. А я как раз собрался в Териоки к Захаровым. Я решил плюнуть на дождь и поехал, расставшись, однако, с желанием пофорсить новым костюмом. Надел резиновое пальто и столь нелюбимые мной калоши и отправился в путь. Как и следовало ожидать, пока я доехал до Териок, дождь перестал. Когда я вступил в просторную захаровскую дачу (приехал я с большим удовольствием), то увидел всю семью за столом. Восклицания неожиданности и радости, особенно любезный приём со стороны Бориса и меня усадили за стол. Я едва успевал есть, разговаривая со всеми и рассказывая про Лондон, Дягилева и про свои намерения. С Борисом мы были милы и просты, все старые тени сгинули. После обеда он потащил меня сыграть ему 2-ю Сонату, которую он от меня ещё не слышал и которую он, по-видимому, сам не очень разобрал. Я сыграл, Соната ему очень понравилась. Тут же были сестры Ганзен, постоянные гости этой дачи. Гуляли, пили денной чай, Боря много расспрашивал про Лондон, довольно много говорил о войне. Пришёл Лёва Карнеев. Лида и Зоя сегодня уехали в гости в Юкки. Борис говорил, они будут жалеть о своём отсутствии. Играли в крокет. Я кряхтел и вспоминал старые времена моего чемпионства. Я - Лёва: +1 -2; я - Боря: +2 -1. Странно, я прежде всегда проигрывал Борису. Лёва занумеровал всех своих любимых барышень, так что теперь идут разговоры например: