Благотворительный концерт состоится первого августа, причём нерасторопные дамы-устроительницы собрались выпустить афишу лишь за десять часов до начала вечера, а потому публика ничего не знала и, несмотря на здешнюю популярность Сафонова, наполнился зал в числе, кажется, семидесяти человек. В день концерта на даче Мещерских царила толкотня: приехали глупенькие девочки из Пятигорска (балерины), я мерил фраки, так как мой остался в Санкт-Петербурге, девицы Мещерские волновались, что не будет публики. К моему выступлению я относился в высокой степени безразлично - меня здесь никто не знает, а сочинений никто не поймёт, разве если бы написали в афише, что «лауреат Консерватории», но до этого не догадались. Вообще же вся комедия занимала. Приехала из Ессентуков мама, зашла в первый раз к Мещерским и попала к обеду, за которым стоял такой шум, что можно было ошалеть. Нина зашла в мою комнату осмотреть, хорошо ли я оделся, поправила галстук и сказала, что я мил, «можно прямо поцеловать». Я наклонился и поцеловал её. Нина засмеялась и убежала.
Так как в благотворительном концерте никто по обыкновению не хочет начать, а мне было наплевать, то я согласился начать концерт 1-й Сонатой, мелкие пьесы сыграл во втором отделении. Огромной гурьбой мы отправились в курзал. Я пришёл за кулисы, позволив себе опоздать на пятнадцать минут, но ещё не было ни публики, ни артистов, ни устроительниц. Гуляли. Прошёл час. Собрались: пятьдесят человек публики, все артисты и две устроительницы. Госпожа Васильева, единственная музыкальная устроительница, так как когда-то она училась у Сафонова, явилась за кулисы (остальные продавали цветы и сладкие пирожки) и взволнованно спросила у собравшихся артистов, делать ли концерт перед пятьюдесятью слушателями или нет. Решили делать и я вышел играть Сонату на специально для меня привезённом из Минеральных вод «Стейнвее». Но, о ужас, он звенел, ибо на струнах лежало что-то металлическое, которое перекатывалось из одного конца рояля в другой и отчаянно дребезжало. Только соображение, что в публике это не так слышно, как мне, дало мне доиграть Сонату до конца. Вообще же было так противно её играть под звон прыгающего гвоздя, что я еле сдерживал себя, чтобы не встать и не уйти. Встал из-за рояля я в полнейшей ярости и, сердито исполнив формальности поклонов публике, выругался за кулисами. Затем ушёл из курзала. Я сначала решил не продолжать во втором отделении и только немного успокоившись и стоя на предыдущей точке зрения на этот концерт - «наплевать», вернулся за кулисы. Mme Васильева:
- Вы, кажется, высказывали недовольство по поводу рояля?
Я ответил, что считаю непростительным халатность со стороны устроительниц, дающих рояль, в котором насыпаны гвозди.
- Вы, кажется, делаете мне замечание? - спросила Mmе Васильева.
- Если вы считаете себя устроительницей, то да, - ответил я.
Mme Васильева очень взволновалась и сказала, что я ещё не так знаменит, чтобы возмущаться из-за гвоздей, насыпанных в рояль, а как человек воспитанный должен раскаяться в своих словах.
Затем служитель извлёк из рояля настоящий винт (что дало мне повод предположить, что это как раз тот винт, которого не хватает в голове Mme Васильевой) и я стал играть «Гавот», скерцо из 2-й Сонаты, Прелюд для арфы и Этюд №4. Мне хлопали и я раза два кланялся, а затем сидел в артистической с артистами Мариинского театра Тартаковым и Валицкой и мило с ними беседовал.
В Кисловодске всё же нашёлся мой поклонник, который знает все мои сочинения, и приходил за кулисы выражать радость познакомиться со мной. После концерта я проводил маму в Ессентуки и вернулся на мещерскую дачу. В программе, оказывается, перепутали мою фамилию и написали Покровский вместо
Прокофьев. Далее жизнь вступила в обычное мирное течение. Я решил, что гулять довольно - надо заниматься. Кстати, мой шахматный турнир заглох, так как многие из участников разъехались, а устроители не сумели довести его до конца. Я успел сыграть из двадцати партий шестнадцать, выиграв из них тринадцать, и находился на втором месте, так как нашёлся чиновник Мельников с девятью очками из девяти. Деньги пожертвовали на Красный Крест, а турнир бросили.
Итак, я стал заниматься: 1) «Симфоньеттой», 2) английским у мещерской англичанки мисс Эйзекс, той дамы, которая не отставала ни на шаг от девиц и мешала всем затеям. Впрочем, преподавательницей она оказалась очень хорошей и я даже начал разговаривать. Девицы фыркали, слушая мой прононс{211}, а я отвечал: