Писал конец скерцо в «Симфоньетте». Играл мой 2-й Концерт. Затем прогулялся, читал газету и по-английски. Вечером был у Башкирова. Он познакомил меня со своей приятельницей. Mlle Грузенберг, дочерью известного адвоката. Втроём мы навещали лазарет для раненых, который он устроил со своей сестрой и обставил крайне комфортабельно. Я в первый раз был у раненых. Мы застали их за рассматриванием карты Европы. Они произвели вполне веселое впечатление, но оказалось, что более тяжёлые лежали в постелях и очень страдали.
Из лазарета мы пошли к его брату. Он занимал особняк, не особенный снаружи, но отделанный как конфетка внутри. Там и «стили», и просто красивые комнаты, хотя есть и промахи: искусственные пальмы на лестнице, стоком красные ковры в коричнево-голубом кабинете.
Кончил скерцо из «Симфоньетты». Брал английский урок. Уехал в Студию, но там сегодня лишь одна аккуратная Козлова. Мне вручили жалование: четырнадцать рублей я его не ожидал и необычайно обрадовался, так как не было ни гроша в кармане. Прогулялся, вернулся домой, продолжил «Симфоньетту», а перед «Соколом» зашёл к Андреевым занести «Гадкого утёнка». Анна Григорьевна страшно ему обрадовалась, снова завосторгалась и сказала, что вчера была у Мещерских и расхваливала его. Это кстати! Я сказал:
- Там, кажется, девицы меня очень проклинают.
- Т.е. Нина, - пояснила Анна Григорьевна, - но я сказала, что вы и с нами ссорились, и со всеми ссоритесь - и всё же мы остаёмся друзьями.
Позвонил Нувель:
- Дягилев запрашивает телеграммой из Флоренции ваш адрес, а также - пишете ли вы балет.
В ответ я начал ругаться, что нет возможности чего-нибудь добиться от Городецкого, вследствие чего балет и не начался. Я прибавил:
- Но я собственно полагал, что этой весной из-за войны Парижу и Лондону будет не до балетов.
- Я слыхал, - сказал Нувель, - что Дягилев вместо того поедет по Америке.
Я просил придержать дня два ответную телеграмму и в это время обещал выяснить дело с Городецким. Ловко! Очутиться в мае в Америке... это не плохо. Жаль, что война. Оно даже странно уезжать в Америку, когда под Варшавой так и режут друг друга, но я всё равно не помогаю, и антреприза всё равно поедет. Итак: сыскать и допросить Городецкого!
Я отправился к нему на Малую Посадскую, оказавшуюся симпатичным переулочком, обсаженным деревьями, влез к Городецкому, к которому вместо звонка надо было стучаться деревянным молотком, но не застал дома. Оставил энергичную записку и вернулся домой. Усиленно читал по-английски, ибо, друзья мои, Америка! Затем давал урок Башкирову, который сегодня зелёный, страдая болями в том месте, где ему два года назад оперировали аппендицит. Он был мил как всегда, хотя в ожидании таксомотора уморил меня разговорами о философах. Звал вечером к себе, но я шёл к Дамским. Я явился сегодня туда впервые и с удовольствием. Вера и даже Элеонора выглядели очень славно. Я с ними просидел целый вечер и не заметил, как пробежало время.
С Сергеем Городецким я вечером договорился по телефону. У него сюжет для балета задуман и завтра вечером он ждёт меня для обсуждений.
Корректировал партитуру 1-го Концерта, которая у меня лежит уже два месяца, днём гулял, затем продолжал корректировать. Звонил мне Зилоти. Я думал, что его концерты состоятся, и испугался, что пятая часть «Ньетты» не готова, но он сообщил про будущий сезон: «Симфоньетта» в него включается и как я кончу её, хорошо бы её заблаговременно отдать переписчику. Зилоти говорил ласковым голосом, чем премного удивил меня. В половину восьмого я стучал деревянным молотком в дверь Городецкого. Он занимает неплохую квартиру, но принял меня в комнате, освещённой одной свечкой и меблированной низким диванчиком. Любопытно. Одет в белую фланелевую рубаху. Вообще очень милый парень. Сюжет был написан слегка, не окончен и весьма незначителен по содержанию. Вращается в области русских идолов IX века. Неожиданно мне понравился этот аромат, а быки, которые проплывают по небу, предшествуя солнечному восходу, привели меня в восторг. Мы принялись обсуждать сюжет, кроить и так, и сяк, изобретать, сочинять, я обнаружил массу сочинительских талантов, горячился, старался и гордо могу сказать, что половину придумал я. В результате через час балет в пяти картинах был сочинён.
1-я картина. У бога Белеса (он же солнце) есть дочь, весёлая богиня Ала. Её хочет похитить иностранный тёмный бог Тар, но он бессилен против света солнца (Белеса). Солнце заходит. Тар выкрадывает Алу. Тогда простой смертный, певец, бросается в погоню, чтобы спасти её, ибо он влюбился в богиню.