От Мяскунчика письмо: его отправляют в Перемышль. Вот тебе и на! Я расстроен.
Башкиров просил пообедать у него, дать урок и провести вечер. Я отправился и был приятно удивлён обществом его сестры, которая, как я уже имел честь отметить в этом дневнике, понравилась мне во время моего неожиданного визита на Французскую набережную. Сегодня интересность её превзошла моё представление, составленное раньше. Небольшого роста, с руками в карманах костюма, с папироской в зубах (в зубах, а не в губах), с красивыми как у брата, но красивей, глазами, бойкая - таков портрет 24-летней княгини. Я для начала принял свирепый вид, потом разошёлся. После обеда сыграл им весь «Карнавал» Шумана. Она кончила институт первой по музыке, бросила музыку на пять лет, но теперь хочет возобновить занятия у меня, потому что она знает, что у других, например, бывших институтских профессоров - Лаврова. Миклашевской, - она всё равно ничего делать не будет. Словом, она просит меня заниматься с ней.
Я лично был совсем не против иметь эту ученицу, а потому без особых ломаний согласился, но раз в неделю. Я прибавил:
- Ведь с вами, дамами, беда, я занимаюсь у себя дома...
- Это неудобно, но если это для вас вопрос времени, то я буду каждый раз присылать за вам автомобиль.
Я назначил урок на четверг после урока английского, отказался от автомобиля и сказал, что я, вместо прогулки, буду ходить с Моховой на Французскую набережную пешком. Между прочим, она в лазарете, устроенном пополам с Башкировым, занимается тем, что учит раненых английскому языку. Сегодня она восхищалась их отличным прононсом.
Одев элегантную шубку, она уехала, а я посидел ещё у Башкирова.
Доканчивал танец Алы перед Солнцем. Днём учил английский и читал. Я гордо прочёл рассказ, который осенью мне прочили доступным лишь весной, если я зимой буду исправно учиться. В четыре часа пошёл к Городецкому, который выздоровел и с которым мы окончательно выяснили четвёртую картину. Первую он придумывает вяло и мы всё ещё её не вырешали. На неделе собираемся с Романовым. Моим письменным нападкам он искренне обижается, но, по-видимому, дело приняло мирный оборот после того, как я в дружеской форме высказал ему по поводу слишком малой доли Городецкого в работе.
От Городецкого пошёл к Мещерским, обедал у них, а затем они поехали на «Горе от ума». Таля тащила с ними, но я не пошёл. С Ниной буквально ничего особенного, хотя мы за обедом сидели рядом и она довольно оживлённо разговаривала. Она кашляла и выглядела весьма зелёной. По-видимому, «шахматная партия» кончилась вничью. Я ушёл сердитый.
Зашёл в Шахматное Собрание, но там сидело человек семь, которые разговаривали на тему о призыве второго ополчения.
В десять часов утра пошёл на генеральную репетицию консерваторского концерта. Сколько лет эти репетиции были близки моему сердцу - и теперь я отправился с большим удовольствием. Дирижёрский класс ныне ходит вокруг да около, а дирижируют Глазунов. Черепнин и «новый ученик Ляпунов». Как всегда, когда Черепнин дирижирует самолично, он был в отличном расположении духа и ласково встретил меня:
- А, Серёженька, очень рад вас видеть. Вы по обыкновению веселы и довольны!
Впрочем сведения о призыве ратников второго разряда совсем не радовали меня. Дранишников, Гаук и я порядочно рассуждали на эту тему. Говорили, что если возьмут, то только для охраны пленных и мостов, а на военный театр всё равно не пошлют. Я шутил, что наоборот, такую шваль, как второе ополчение, будут посылать при взятии крепостей вперёд, чтобы мы засыпали рвы, а порядочные солдаты шли по нам на приступ.
Совсем в конце концов стало будто и интересно, если нас призовут под ружьё.
Во сне стоял с ружьём в руках и охранял какой-то мост, кажется, Поцелуев через Мойку. Вообще это дурацкое ополчение портит мне настроение. Говорят, призыв 1915 года возьмут в январе, а 1916 год в мае, ополченцев же (первые пять- десять лет) в одном из промежутков.
Сегодня я не сочинял балет. Не было настроения, да и надо сделать антракт. Три-то недели я работал исправно. Играл немного 2-й Концерт, занимался английским. Поздравлял тётю Катю с рождением.
Вечером пошёл на консерваторский концерт. Я звонил Башкирову, которого просила привести Элеонора, он обещал поехать, но телефонировал, что на шее у него вскочил карбункул, а во рту заболел зуб, чем крайне разгневал меня. В концерте видел много знакомых. Неаронова рассказывает, что мой 1-й Концерт вызывает восхищение многих, а один ученик даже готовит его к окончанию Консерватории. Правильно, Концерт становится образовательным пособием.