В газетах пространные донесения, из которых следует, что Лодзинское сражение окончено и что мы победили. А между тем из частных источников по телефону нам сообщили, что Лодзь сдана. Ничего не понимаю, хотя всё же не думаю, что мы очень проиграли, если Генеральный Штаб доносит, как о победе. Сегодня не сочинял, много писал отставший дневник, играл для субботы и почти час говорил с Ниной по телефону. Она, может быть, на время уедет в Царское, звала меня навещать её, сказала, что пойдёт со мной гулять в Павловск и что на этот день переменит в разговоре со мной местоимение. Нувель звонит, что Дягилев проявил признаки жизни, что он в Риме и что оттуда прислал телеграмму, спрашивая про мой балет. Я просил ответить, что из пяти картин готова музыка в четырёх и что мне нужно знать, кто декоратор. Что готовы четыре картины, я, конечно, соврал: готова лишь четвёртая, почти третья, первая и вторая до половины. Послезавтра Нурок и Нувель придут послушать балет.
Кое-что очень недурно сочинялось для скерцо Скрипичного концерта. Учил «Скерцо» из Ор.12, которое у меня всё ещё не идёт.
В шесть пришёл на урок Башкиров и сообщил, что достоверно известно, что нас призовут двадцать второго декабря. Я отнёсся храбро к этой новости, но мы долго обсуждали, куда лучше устроиться, чтобы остаться в городе. Вообще о призыве говорят теперь все, но называют шестое декабря: в этот день, в день Ангела, Царь издаёт манифест о нашем призыве.
После Башкирова был у меня критик Вальтер для слушания тех вещей, которые я играю в субботу. Он уже так поступил, когда я играл Концерт на акте и теперь хочет снова солидно ознакомиться, прежде чем писать.
Решив, что через неделю мне придётся вставать в шесть часов утра, я позволил себе проспать до двенадцати. Пошёл в Консерваторию позондировать почву у Черепнина относительно того, какие мне могут быть предоставлены льготы за мои музыкальные заслуги на случай призыва. Черепнин очень встревожился, стал убеждать меня, чтобы я устраивался в Петрограде.
Я опоздал в «Сокол» и не пошёл. Вечером были Нувель и Нурок, слушали балет и я боюсь, что ничего не поняли. Но оживлённо говорили и вообще время мы провели очень приятно. Весьма понравился им моролёвский «Марш»{223}, а также дешевовское «Скерцо».
Играл пьесы для завтрашнего концерта. Учил английские слова. Думал о Нине.
В три часа был у великобританки на уроке. Городецкий так и не позвонил мне, придёт ли он сегодня с Романовым. Вечная возня с этим Городецким. Неизвестно, как заходит солнце в первой картине, и я не могу её сочинить дальше.
Вечером сидел дома; была Катя Игнатьева.
Встал в половину двенадцатого. Говорят, что в декабре призыва ополченцев не будет. Звонил к Шредеру, можно ли посмотреть рояль, на котором буду играть вечером, но он уже отослал его в Консерваторию. Я делаю hommage{224} Шредеру за его премию, играя концерт на его рояле.
Пошёл в Консерваторию, встретил Николая Николаевича со всеми дирижёрами, среди них Крейслера, которого не видел полгода. Рояль оказался претугейшим, хотя недурным. Боюсь за «Скерцо», а вообще справлюсь. Гандшин играл мне на органе и показывал его особенности. Ему очень хочется, чтобы я написал что- нибудь для органа с роялем. Этого вида музыки нет в литературе, а между тем может выйти преинтересно.
Затем сидел дома, играл на рояле, думал о Нине, писал дневник и разговаривал по телефону с теми, кто, как у тяжело больного, справлялись, как самочувствие перед концертом. А.Н.Римский-Корсаков звонил, что согласно моему намёку он написал Юргенсону, что желательно, чтобы пьески Ор.12 вышли к сегодняшнему дню, т.е. к дню их исполнения. Хотел я это, потому что боялся, что Григорий, перепикировавшись со мною, напечатает опус через полгода, тем более, что издательство страшно завалено. Но теперь пришёл ответ, что хотя Ор.12 и не поспеет к концерту, но выйдет в ближайшие дни после него. Перед концертом я отнюдь не волновался, хотя, по-видимому, многие интересовались моим выступлением и, стало быть, играть надо было хорошо. Как ни как, это первое выступление нового лауреата, хотя сам лауреат не придаёт большого значения этому выступлению. Я приехал к началу и с удовольствием выслушал всю программу. Сегодня я не волновался, разве немножко во время самой игры, но очень немного. В антракте меня навещали: Захаров, Башкиров, Мещерские. Мещерские приехали втроём, без мамаши, и сидели с мамой (Нина - между своим папашей и моей мамашей (!). Башкиров сидел в первом ряду и исступлённо аплодировал. Захаров явился с нотами и выказывал массу интереса. Играл я в последнем отделении. Сначала 2-ю Сонату (играл я её с удовольствием). Успех отличный. Раза три я выхожу кланяться и вижу весь наш милый Малый зал, аплодирующий мне. Очень приятно. Секрет хорошего исполнения в том, чтобы не обращать внимания на зал, на публику, словом, на обстановку до исполнения и во время него, а сосредоточиться на пьесе. Потом можно кланяться сколько угодно.