В это время развернули большую коробку конфет и все накинулись на них. Разговор перешёл на другие темы, но Нина каждую минуту возвращалась к подарку. И каждый раз поднимался хохот: кто говорил, что это ящик и в нём духи, кто - что это пресс-папье, а я утверждал, что это усовершенствованный утюг, только я не хочу сказать, как им пользоваться. В конце концов Нина совсем рассердилась и «утюг» полетел под стол. Это уже хуже, так как флакон мог разбиться. Я сказал, что мне надо получить с Нины сначала некоторые клятвы, тогда я мог открыть ей секрет. Мы удалились в другую комнату, я сказал, что это «мои» духи (названия так-таки я не сказал) и что если Нина даст мне клятву, что она никому не будет их давать, не будет сама пытаться узнать их название и вообще будет их хранить так же, как и я, то я ей вручу ключ. Нина торопливо ответила, что даёт, мы сладко поцеловались и Нина с ключом в руках поспешила к ящику. Но тут снова курьёз: Cadine из флакона совсем не пахнет сама собой: надо потереть руки или прыснуть на платок и через некоторое время запах созревает.
Опять хохот. Наконец всё уладилось. Нина убедилась в неподложности драгоценной жидкости и была очень довольна. Заказали тройку ехать кататься. Офицер уехал в Петергоф и на тройке должны были разместиться Литтауэр с Талей и Нина со мной. Мы были веселы, откупорили захваченную бутылку «Марсалы» и всю вытянули до дна, причём под конец все пили на брудершафт: Нина с Литтауэром, он с Талей, я с ним, Нина со мной и я с Талей. Все исправно переругались и перецеловались.
На обратном пути пели песенки и хотя были на «вы», всё же иногда проскакивали и на «ты». Приехал Кучинский, хозяин, и поднялся галдёж невозможный. Все были на «ты», выпивали вторую бутылку, кричали Кучинским «горько», стуча по столу и так звеня посудой, что им пришлось поцеловаться. Веселье было полное, пока, наконец. Таля с Володей Литтауэр не уехали, а меня Нина не выпустила. Но через час уехал и я.
В город вернулся в десять часов. Башкиров звонил, я был с ним холоден и приглашение на спиритический сеанс оттолкнул.
Сегодня я нагнал отставший дневник. Занимался английским. Башкирову предложил взять урок в два, в пять и в десять часов, но он ни в один срок не смог. Свинство, пропадает второй урок, а у меня и так денег не хватает. Вечером был в «Соколе» и с удовольствием делал гимнастику.
Оставил «солнце» не совсем сделанным и инструментую последующих гадов. Кажется, они забавны. К часу пошёл на генеральную репетицию «Русалки». Это интересно - на генеральных репетициях всегда толчётся вся Консерватория. Габель, как всегда любезный ко мне, повёл меня через всю Консерваторию на репетицию. Дранишников умело и уверенно вёл оперу, радуя и Черепнина, и друзей. Черепнин посадил меня рядом с собой в первый ряд и мы обменивались замечаниями об опере. У Даргомыжского безусловно есть сценическое чувство, но всё же опера весьма разбавлена, как в смысле музыкального содержания, так и в смысле напряжения и в смысле притяжения. Но многое хорошо.
На репетиции было, конечно, много знакомых.
Попав домой, я успел написать Нине небольшое письмо на «ты», затем отправился снова в Консерваторию на дебют малого оркестра, где подвизались Гаук, Крейслер и опять Дранишников. Как ни так, а всё же это своё, родное. Крейслер дирижировал довольно угловато. Гаук, который, между прочим, женился, весьма старательный и недурён, а Дранишников очень уверенный, но в опере он много лучше. Его сестра всё расспрашивала меня о моём мнении о брате, а когда я с ней разговорился, то заявила, что она страстная моя поклонница по музыке (когда слушала 1-й Концерт, то даже дрожала), но совершенно игнорирует меня как человека, ибо много слыхала про мою задирчивость, самоуверенность и прочее. Я ей отвечал:
- А вот другие находят, что я-то совсем милый юноша, да сочиняю чёрт знает что.
Фрибус спросил, надо ли расписать на партии мой 2-й Концерт или они есть. Я ответил, что хотя и есть, но так плохо написаны, что лучше сделать новые, а то ещё быть скандалу с оркестром. Отчасти я сказал ему правду, но отчасти была и задняя мысль: раз партии будут новые, то можно кое-что переделать в партитуре, так как за это время я всё же вырос как инструментатор и кое-что смогу сделать лучше. Так с Фрибусом и решили, что я ему через неделю представлю партитуру, а он её заново распишет. По этому поводу я сегодня засел за Концерт и кое-где наклеил соответствующие заплатки. Кажется в последних тактах можно сделать новый фортепианный пассаж, а то кончалось без эффекта для солиста.