В пять часов был Башкиров. Я его встретил холодно, но он был так любезен и так интересно рассказывал, что к его уходу мы совсем помирились. От Нины письмо, на «вы», но с проскальзыванием очень милых нежностей. Она мне снова мила.
Вечером пошёл в концерт ИРМО, посвящённый произведениям Глазунова. В первый раз слышал «Царя Иудейского». Вообще слабо, но номера два очень хороши и звучат обаятельно, прямо не догадаешься, как сделано. Таково ведение Христа на казнь с отголоскам пира Пилата вдали{229}. Черепнин, попахивая винцом, очень мило сидел со мной. Василий Захаров, боясь призыва ратником 2-го разряда, определился в Красный Крест и уезжает в Тифлис, где будет заведовать складом. Сегодня он в военной форме, страшно шикарен и доволен, что едет в Тифлис.
Пошёл на денный спектакль «Русалки», но эту оперу положительно скучно слушать два раза. Вообще знакомых и таких, которые бы меня привлекали, было мало и я слегка скучал. Длился он до шести, хотя вечером звал меня к себе Башкиров, а потом его брат (тот, который к обеду вышел в ночной рубашке), я обоим отказал и предпочёл заниматься дома: догнать дневник, учить английские слова и написать Нине, что я выполнил не без удовольствия.
Утром в восемь приехала Mlle Roblin, которая прогостит у нас с неделю. Я продолжал просмотр Концерта и исправлял, что не нравится, хотя больше в пустяках. Учил английский. Англичанка, «Сокол», а вечером Захаров, который зашёл ко мне проиграть «Сказку о рыбаке и рыбке» Черепнина, которую он будет играть на концерте «Современника». Очень славная вещь и играть её Захаров будет, кажется, прилично. Мне очень приятно, что Захаров обращается ко мне за моим мнением. Вообще у нас установились отношения, не оставляющие желать лучшего.
1915
Первый день сего нового года я провёл праздно: спал до половины первого, гулял до половины третьего, делал визиты до половины шестого, сидел у Башкирова, отдыхал от оных до половины девятого и играл в бридж у Мещерских до половины двенадцатого. Самое приятное было, понятно, последнее. Нина была нежной дусей, но её в Конкале, по-видимому, простудили, она теперь жаловалась на кашель, температуру, пульс. Зайцев, по её словам, начинает у них бывать всё чаще и чаще - и сразу побледнел и смолк, когда я явился.
Мой Концерт почти выходит.
С Ниной говорил по телефону - много и нежно. Её опять посадили безвыходно дома и она очень томится. Разговоры о том, какие есть пути, чтобы мы принадлежали друг другу. Я говорю, что это может быть через два года; я обещал стать к тому времени безусловной знаменитостью за границей. Она тогда порвёт с Петроградом и поселится в Париже, а я создам ей положение в Париже и дам самое интересное общество.
Обедал Башкиров и вместе мы отправились на консерваторский концерт (по случаю войны взамен традиционного бала научных классов). Смешно прямо, как Башкиров не любит Захарова. Элеонора тоже, и оба они возмущаются его игрой, хотя мой «Гавот» на бис он сыграл очень даже недурно. Элеонора играла весьма мило и привела в восторг Башкирова.
Читал рассказы Аверченко, которого я до сих пор знал по его рассказам в «Сатириконе», очень мною любимом, и которого я с удовольствием поглядел в натуральную величину.
Бенуа сообщил Черепнину, что Дягилев возлагает на меня и на мой балет огромные надежды. Черепнин советует мне погорячей над ним работать. А я-то, идиот, уже месяц, как палец о палец не ударил!..
Взялся за балет и - ничего, наметился весь конец второй картины. Только не знаю, как Солнце зайдёт, с Городецким мы своевременно этого не уяснили (ибо он хотел, чтобы Солнце зашло так, между прочим, а я не соглашался с этим), а теперь я с Городецким на штыках и оба мы вооружённо молчим.
С Ниной мы ни с того, ни с сего повздорили по телефону. Элеонора говорит, что нам не надо разговаривать по телефону, ибо, если мы ссоримся, то, главным образом, через проволоку.
Вечером - четвёртый вечер «Современника». Захаров средне сыграл «Сказку о рыбаке и рыбке» и очень хорошо несколько номеров из восхитительной «Азбуки» того же Черепнина. На вечере много знакомых музыкантов и вообще приятно.