- А вы приходите после конгресса.
- Всё, что могу, сделаю.
С этими словами я спокойно решил не идти и распростился с ними. Однако минут через десять меня вдруг сильно туда потянуло. И в воскресенье, как только заседание стало менее интересно, в начале одиннадцатого часа я сел на извозчика и отправился к ним на 6-ю Роту. На мой звонок открыл дверь старший брат, затем выскочила Верочка и меньшой братишка, словом, вся троица.
Время проводили неопределённо: отчасти за роялем (Верочка пела тихеньким голосочком), пробовали танцевать и т.д. - в общем, приятно. Очаровательна Mme Алперс (как её зовут - ей-Богу. не знаю) с её поразительной мягкостью, её глазами и зубами. Все были очень любезны. Когда Бессонова обращалась ко мне - «Сергей Сергеевич...». - Алперс возражала: «Ах. как вы торжественно!» - и сама меня несколько раз называла по имени. «Серёжа», очевидно, ей очень нравилось. Я почему-то сделал вид. что не обратил на это внимания, тонируя и продолжая её звать Верой Владимировной. А мне у них очень нравится; просили бывать так, запросто.
Глазунов рёк - и свершилось. Двадцать третьего февраля в Придворном оркестре играли мою симфонию. Правда, это была закрытая репетиция - Глазунов, кажется, против публичного исполнения моей симфонии, он боится, чтобы это мне не повредило. Уж не знаю, право, как это может мне повредить. Либо не хочет, чтобы я в несовершенном виде перед публикой появлялся, либо не хочет меня портить преждевременным исполнением вещей. Чёрт его знает, но мне от этого не легче. Едва успел Кек мне переписать партии и содрать с меня 54 рубля, едва успел я прокорректировать эти пятьсот страниц (что, положим, с помощью Мясковского и даже мамы было не особенно трудно), как настал день исполнения.
За несколько дней встречаю Глазунова:
- Александр Константинович, может, мне снести партитуру дня за два Варлиху?
- Ну, снесите.
- Александр Константинович, может, мне лучше самому проиграть её Варлиху?
- Ну, проиграйте.
- Александр Константинович, может, вы будете так добры, мне карточку к нему дадите?
- Ну, возьмите.
Впрочем, он был так любезен, что дал целое небольшое письмецо, где просил принять меня и выслушать, и рекомендовал, кроме того, «прекрасным пианистом».
Пошёл я к Варлиху.
- Их нет дома.
- Но у меня письмо от Глазунова!
- Видите ли, он нездоров и не велел никого принимать. Пожалуйте, я передам письмо.
Затем письмо, очевидно, прочлось.
- Они здоровы, сейчас вас примут.
С Варлихом мы были поразительно любезны, он прослушал симфонию, нашёл первую часть недостаточно красочно инструментованной, вторую очень похвалил, а третью одобрил. Вобщем, видимо, заинтересовался симфонией и с удовольствием взялся её продирижировать. Уходя, я извинился за беспокойство, он отвечал, что рад быть полезным начинающим композиторам, и мы расстались.
Двадцать третьего, в понедельник, без четверти десять я был в нескладном зале Придворного оркестра. Были ещё ближайшие родственники, которых, положим, набралось семь человек, да ещё Мясковский с Захаровым. Больше никого я не приглашал, не зная, насколько удобно закрытую репетицию наводнять публикой. В десять часов явился Варлих, в четверть одиннадцатого - Глазунов. Я не знал, придёт он или нет - и меня это сильно беспокоило. Впрочем после моей симфонии должны были попробовать его «Элегию», и он всё равно должен был бы быть, но ведь он мог прийти лишь только к своей вещи.
Ну, одним словом, Глазунов пришёл и мою симфонию начали. Вся наша компания сидела справа, Мясковский с Захаровым слева впереди, наискось от них, ещё ближе рядом, сидел Глазунов. Я поместился наискосок сзади него. Глазунов встал, чтобы подойти к Варлиху, затем вернулся и сел рядом со мною. Варлих поднял палочку и сказал: «Симфония». Я ничуть не волновался.
Начали. Как будто всё как следует, только немного громко. Кажется, несколько резок медный аккорд в девятом такте. Дальше всё хорошо. Главная партия, ход - всё звучит корректно. Захаров толкается и хвалит движущиеся терц-кварт-аккорды в ходе. Наконец добрались до побочной партии. Ничего, звучит вовсе не так страшно-громко, как мне многие говорили, но тромбоны жарят беспощадно. Глазунов встаёт и просит их играть не ff, a f, и не стаккато, а легато. Я влезаю к Варлиху и прошу взять темп чуть-чуть помедленней. Дальше всё идёт гладко. Тромбоны утихомирились. Заключительная партия и переход к ней звучат хуже, как-то бессвязно, несмотря на то, что это один из самых красивых рисунков в партитуре. Я обвиняю оркестр и подлую акустику зала. Начинается разработка. Тромбоны, взывающие тему вступления и прибавленные мной лишь накануне, звучат прекрасно. Доехали до главной точки разработки. Кроме меди, ни одной темы не слышно - все соединения пропали. Надо будет расставить пошире темы да заставить потише играть медь. Далее следует, по выражению Андрюши, дырка. Флейту совсем не слышно, кларнет - слабо. Конечно, это - подлый зал, но всё же надо будет их удвоить. Органный пункт пропал, уж не знаю, право, что там. Кроме того, кажется, надо протянуть немножко последний аккорд. Дальше всё хорошо. Великолепно звучит побочная партия при повторении. Первую часть кончили.