Поспали недурно. В вагоне обнаружили ещё троих, едущих в Италию, не считая важного советника русского посольства в Риме, который тоже следовал в Рим. Весь день не без разочарования наблюдали, что поезд всё более и более опаздывает, развив таковое до семи часов. На вокзалах много встречных воинских поездов, идущих, по-видимому, куда-то к Вильне, где идёт бой. Итальянский учу; настроение отличное; вечером перед Киевом поспали.
В Киев приехали в четвёртом часу ночи. Это вместо половины восьмого. Встали бодро и потащили сербское золото на вокзал. Поезд на Одессу в девять утра. Приедь мы сюда вовремя - выспались бы в отеле, а тут я, глотнув чайку, оставил консула стеречь злато и пошёл гулять по городу. Эта прогулка напомнила мне прогулку с Максом по Александровскому два года назад, тоже в четыре часа ночи, тоже в феврале, тоже в ожидании поезда и тоже по тёмному, спящему городу. Киев спал и еле светился редкими фонарями. Я разыскал Крещатик и прогулял пешком около двух часов, думая о Нине. В шесть часов я вернулся и лёг над золотом поспать, а Алексей Иванович поехал искать семью Бавастро, которая ехала с нами в Италию. В девять часов мы были в поезде и имели, благодаря золоту для сербов, отдельное купе. Бавастро оказался рубахой-парнем, весёлым, милым и сквернословом, певцом, русским по рождению и итальянцем по подданству. С ним была жена и дочка Галя, девяти лет. Мы приблизились к театру войны. Станции кишели военными, часто попадались партии пленных австрийцев в светло-серых шинелях и часто с довольным видом, что избавились от войны. Буфета при поезде не было и приходилось на остановках спешно завтракать, обедать и пить чай. Бавастро весело болтал ерунду и всякие гадости. На улице сияло яркое солнце, снег таял , а кое-где его совсем не было. Меня терзал насморк, который был то в одной ноздре, то в другой - нельзя ни погодой наслаждаться, ни учить итальянский.
Разбудили нас ни свет ни заря: в пять. Станция Раздольная: надо пересаживаться в Кишинёв и следовать к румынской границе. В сереньком, предутреннем тумане мы выкарабкались на платформу Раздольной, а в семь уже сидели в поезде на Кишинёв и Унгени. Поговорили о наступлении немцев в Восточной Пруссии, а вообще были больше заняты предстоящим проездом через Балканы: можно ли провозить через границу письма, есть ли в Румынии холера, есть ли на Бухарест wagon-lit{230} и т.д. Погода опять посерела, но насморку стало лучше. В четвёртом часу поезд привёз нас в Унгени, паршивенькую станцюльку на границе Румынии. Благодаря семье Бавастро, наша компания достигла пяти человек, а багаж возрос до целого холма. Но «курьерский паспорт» Алексеева спас нас от всяких формальностей и от осмотра. Прошло несколько томительных часов ожидания в тесной зале, где было темно и скучно, а на улице шла какая-то изморозь. Наконец нам подали скверный румынский поезд, не вагоны, а какие-то конки, который повёз нас в Румынию. Прощай, Россия! Лёгкий трепет и мы переехали Прут. Опять дуана{231} - какой-то пакостный сарай, но около него страшно шикарный румынский офицер. Других осматривали и рылись не без настойчивости, но наш «курьерский паспорт» опять спас нас и мы снова очутились в «конке». Стояли без конца и в восемь прибыли в Яссы, большой город. Здесь все усилия были направлены к добыче спального места, что было не совсем просто: вагон один, а хотят решительно все. Я мёрз, пил коньяк, покупал румынские марки, разговаривал на французском и немецком языках и был страшно рад, когда попал в светлое, тёплое, мягкое купе.
Думал о Нине.