Блох я не боялся, потому что был натёрт пахучим маслом, от которого, согласно сведениям софийской аптеки, ни одно насекомое не укусит в продолжение трёх дней.
- Mais vous embaumez, monsieur!{233} - говорили мне дамы.
Рано утром приехали в Ускюб или иначе Скопье, город, имя которого не раз упоминалось во время Первой Балканской войны. Это была премерзейшая станция, на которой мы стояли часа два. Я пытался достать марки и открытки и еле смог, а почты совсем не было, так что пришлось опустить в почтовый вагон, идущий в обратную от России сторону. Над моими многочисленными открытками попутчики уже посмеивались. По станции я прогуливался с осторожностью - сыпной тиф, хотя и говорят, передаётся только насекомыми, а всё же чёрт его знает. На станции все заборы и стены были сплёснуты известью и дезинфекцией. Наконец мы поехали. До сих пор вид в окно был весьма сер и я с улыбкой вспоминал Башкирова, который, собираясь после войны ехать на автомобиле в Константинополь, восторженно говорил, как «экзотично» будет ехать через Румынию и Болгарию. Но теперь, после Ускюба, мы сразу покатили по берегу большой реки, с которой не расставались до вечера, почти до Салоник. Теперь мы были уже за Балканским хребтом, в открытое окно струился тёплый, ароматный воздух, был юг и пахло весной. Всё это так радовало, что не хотелось идти спать, хотя купе с Ускюба освободилось.
Днём мы переехали греческую границу, причём тут, в последнем городе Сербии, где мы стояли долго, и оказалось больше всего больных ужасным тифом. Вечером мы прибыли в Салоники; кто-то сказал, что Салоники на военном положении по поводу греко-турецких осложнений, - и стало немного страшно, но всё это оказалось вздором, а вот скверно, что только что пришёл большой пароход, который заполнил все гостиницы, и пока мы нашли какой-то архимерзейший номер, то форменно измучились. Алексеев простудился и совсем разболелся. Всё ещё боясь эпидемий и сырой воды, я не умылся и лёг почти не раздеваясь.
Разбудили нас звуки канонады. Салоники бомбардируют?! Чёрт их знает - тут не разберёшь, кто с кем хочет воевать. Но предположения не оправдались: просто в порт зашёл английский крейсер и обменивался салютами.
Погода была сероватая, но тепло. Мы приготовились в Салониках ждать парохода несколько дней, но оказалось, что сегодня шёл пароход поменьше, тысячи в три тонн, но вполне приличный, - и мы решили с ним доехать по крайней мере до Афин. Салоники имели окраску восточного города и, будь сегодня солнце, вероятно, ослепили бы пестротой нарядов. Улицы узки и грязны, а в одном закоулке мы с Бавастро усмотрели такого азиата, который был скорее похож на чумную бациллу, чем на человека. В три часа погрузили всю пропасть бавастровских вещей на лодку, а из лодки на пароход. Дул ветер и обещал качку, все наши компаньоны в ужасе принимали патентованные порошки от морской болезни. Я понадеялся на себя и не принял. И поступил правильно, ибо качка была самая маленькая и на меня не действовала. Мы покинули салоникский порт и пошли на юг, не теряя берега, который был справа и слева, то в виде материка, то в виде островов. Я разгуливал по пароходу и радовался, что еду по южным морям, таким привлекательным при взгляде на карту Европы. До сих пор мне приходилось вояжировать только по северу. Так далеко на юг я забрался в первый раз. К вечеру ветер усилился и охолодел. Кое-кто слёг, но я быстрым шагом носился по довольно дезертной{234} палубе и с удовольствием поглядывал на тёмное море. Мне хотелось, чтобы качнуло посильней.
Путешествие носило приятный характер. Хотя ветер был и волнишки тоже, но не очень сильные. Я всё время проводил на палубе, учил итальянский и смотрел на берега. Было солнечно и, если бы не ветер, то тепло. Вообще же я был доволен, что я на юге. А кроме всего прочего, меня потянуло в Индию. Я решил, что если обратно этим путём нельзя будет вернуться, то постараюсь устроить так, чтобы ехать на пароходе через Индию - Владивосток. Месяц пути на пароходе меня не пугал, а привлекал.
Под вечер мы стали подходить к Пирею, порту в четырёх верстах от Афин, которые виднелись на возвышении. Зрелище было дивной красоты: море, город, всё старинные постройки, Акрополь, разрушенные колонны, а позади прихотливая линия гор, всё это освещалось заходящим за море солнцем и окрашивалось в самые нежные краски: голубые, розовые, лиловые. Эти краски ежеминутно менялись, перебрасывались с одного места на другое, пока мы не вошли в порт и пока эта поэзия не сменилась прозою посадки в лодку, выгружения бавастровского багажа, таможни и электрической дороги в Афины. Зато Афины были прямо прелесть: беленькие, ярко освещённые, подвижные, а отель, к которому мы подъехали, был украшен колоннами и мрамором - ну прямо храм.