Многие лица были, как водится, в полном восторге, но многочисленные рецензии болтали разное: почти все похвалили пианиста и только немногие похвалили вещь. И хотя они пускались в подробные разборы и длинные рассуждения, по-моему, всё же они просто не поняли Концерта. Вообще, хотя успех был очень хороший, я после Петроградского выступления ожидал большего.
Дягилев очень горел узнать балет. Я ему объяснил сюжет, а затем сыграл музыку, за которыми последовал колоссальный разговор и вот какой: что это такое - я, русский композитор, на русский сюжет и пишу интернациональную музыку? ! Это не годится. По мнению Дягилева, интернациональной музыки быть не может. Не следует, конечно, под именем «национальной» понимать народные темы и вообще смотреть на это узко, но русский дух должен быть - и этому я не чужд, примеры тому - многое во 2-м Концерте.
Дягилев:
- После Стравинского в России остался только один композитор: вы. Больше там нет никого. Неужели же страна, которая дала стольких национальных композиторов как Бородин, Мусоргский, Даргомыжский, совсем иссякнет? В Петрограде у вас не умеют ценить ничего русского, это болото, из которого вас обязательно надо вытащить, иначе оно вас засосёт. Ну, пускай мы оставим балет так, пускай к вашей нерусской музыке пригоним особенно русскую постановку, особенно русские декорации и костюмы - нет-с, Париж чуток. Париж всё разберёт, а за Парижем пойдёт весь мир. Я же не хочу, чтобы ваш балет ограничился тремя- четырьмя спектаклями...
Я обыкновенно не легко уступаю мои позиции, однако Дягилев был так убедителен, что я сразу согласился выкинуть из балета половину музыки. Дягилев прибавил: и совершенно изменить сюжет.
Затем: писать музыку национальную, а не интернациональную, было для меня совершенной новостью, которая мне сразу понравилась. Больше о балете разговоров не было, потому что я был занят Концертом. Только один раз Дягилев страшно разволновался и раскричался, когда узнал о моём твёрдом намерении писать оперу, ибо опера, по его мнению, форма устарелая и вымирающая, нисколько не меньше, чем форма концерта. По этому поводу во время моего выступления мы были даже несколько в контрах, но Дягилев затем очень мило просил не обращать внимания на то, что он стучит кулаками по столу, ибо это для того, чтобы яснее растолковать. Он надеется, что мы ещё не раз будем спорить с пеной у рта, и это очень хорошо.
На другой день после концерта мы обедали у графа Сан-Мартино, старого весёлого господина, женатого на молоденькой, прелестной женщине. Живут они в старинном дворце и окружены самым строгим этикетом. Хотя мы провели у них очень милый вечер, но мне показалось, что хорошенькой графине всё же должно было быть скучно в этом дворце.
Затем другая графиня, Mme Antonelli, более простая, немного похожая на Соню Эше, катала нас по живописным окрестностям Рима. В её автомобиле мы совершили по Via Appia отличную прогулку, а двадцать четвёртого к вечеру, Дягилев, Мясин и я отбыли в Неаполь.
Вообще вся эта поездка носила характер беспрерывного стремления: во время путешествия - движения вперёд, во время пребывания в Риме - мыкания с репетициями, на обед, с обеда в музей. И когда я останавливался - мне становилось скучно. Поэтому, когда Дягилев предложил мне остаться в Швейцарии на два месяца, чтобы тут же на глазах - вдали от губительного влияния петроградского балета - сделать весь балет, то я без колебания отклонил, несмотря на очевидную выгодность и пользу этого предложения. (Но зато на этом у меня создался новый план, весьма фантастический, но очень любый: я возвращался в Петроград, похищал Нину, венчался и уезжал с нею в Швейцарию, где в два месяца кончал балет. Это было безумно хорошо во всех отношениях. Для выполнения же было нужно от Дягилева - две тысячи франков для моего вторичного приезда и контракт на балет хотя бы в три тысячи рублей с авансом в тысячу рублей.
Дягилев отправился в Неаполь, чтобы отчасти ознакомиться с городом и произведениями искусства, скрытыми в его музеях; отчасти, чтобы поговорить с некоторыми футуристам на тему о будущей балетно-футуристической постановке пьесы, изображающей неаполитанский национальный праздник. Для меня это было в смысле моего балета потеря времени, если не считать разговоров с Дягилевым, где он выясняет мою музыкальную физиономию, а я - его новые балетные идеи. (Но познакомиться с Неаполем было интересно, и было бы ещё интересней, если бы на душе у меня было спокойно. А между тем мысли о Нине усилились до чрезвычайной нервности и во второй половине пребывания в Неаполе наступила некоторая реакция с чувством пустоты на сердце, а затем более спокойное отношение, может быть потому, что дело близилось к поездке в Швейцарию, после которой можно было ехать в Россию). Собственно говоря, время я проводил отлично и интересно, ибо мы ни минуты не сидели сложа руки, и настроение у меня было хорошее, но каждый раз, как я просыпался утром, на сердце была какая-то тревога (и тоска), которая через десять минут проходила. В конце концов, я отнёс это явление на счёт уставших нервов и не стал обращать внимания.