В четыре часа она пришла: маленькая, тихая и смущённая. Мама её приняла довольно мило, даже совсем хорошо, и вообще приняла позицию благородную, не мешать людям жить; хотя в душе была уверена, что мы делаем колоссальную глупость. Перед приходом Нины, она уронила: «Не такую жену я ждала для тебя», но сейчас же замолчала. Затем я Нину провожал и мы сами восхищались своей смелостью, идя под руку по улице. (Я был высок. Нина маленькая. Увидя другую парочку - отца с дочкой-подростком - я сказал, что совсем неплохо выглядит, когда высокий мужчина идёт с маленькой женщиной. Нина поправила: «Если эта женщина - десятилетняя девочка»){245}.
На другой день - шестого - в пять часов я явился к ним. Алексей Павлович пил чай в кабинете и несколько удивился, о чём мы будем разговаривать, когда всё уже выяснено: последние разговоры, которых добивалась от него Нина уже и так оказывались лишь повторением предыдущих. Тем не менее, мы разговаривали долго и действительно всё время повторяли старое. Нина говорила мало, хотя всячески старалась меня поддержать. Тяжело было бедной девочке рвать с отцом и домом. Решено было, что завтра мы ничего не предпримем, а если и завтра не последуют уступки, то послезавтра Нина уходит со мной. Надо делать скорее: восемнадцатого начнётся пост и венчаться больше нельзя. Когда я уходил, Нине доложила горничная:
- Барыня и барин в спальной и просят вас туда.
Нина с отчаянием поглядела на меня. Я поцеловал её и даже перекрестил.
Потом она позвонила по телефону и говорила о том, что произошло в спальне. Мать резко поносила то её, то меня, а отец то выказывал страшную твёрдость, то подходил к Нине, обнимал её и говорил, что надеется, что она не способна их бросить. Но в отпуске заграницу опять строгий отказ.
Утром я ждал Нину, а Башкиров сидел в автомобиле у угла на случай, если Нина явится с провожатым, чтобы можно было сразу её увезти. Но Нина не пришла, а в два часа позвонила Таля и рассказала следующее: Нина, согласно позволению отца, направилась утром ко мне, но мать, увидев это, велела швейцару вернуть её, опровергнув разрешение отца.
Между тем я, после неудачного побега, весьма волновался и изобретал способ достать Нину. А Вера Николаевна звонила маме, чтобы я вообще не пытался силой вытащить её, так как дворники и швейцары предупреждены, будет серьёзный отпор.
Нина не звонила, а на другой день - девятого - я получил от Веры Николаевны записку, что на моё насилие над волей Нины она не может ответить ничем иным, как увезти её из Петрограда. Приписка Нины: «Жизнь зла, я ничего не могла поделать, надеюсь не прощайте, а до свидания, до осени».
Дело вступило в новый период. Начался он энергичным розыском Нины с моей стороны. Дом был пуст, Таля уехала тоже, Алексей Павлович был на заводе, а прислуга ничего не знала. Известно было лишь, что Вера Николаевна в Финляндии. Я каждую минуту ждал от Нины какой-нибудь писульки с указанием, где она, но писульки не было и не было.
Между тем по всему городу пошёл слух, что вот-вот, не нынче-завтра, или через месяц, призовут ополчение второго разряда. Настроение было отвратительным, а главное, ничего нельзя было предпринимать по отношению к Нине, ибо выцарапать девочку, поссорить её с родителями и угодить в солдаты, оставшись без дягилевского контракта, а следовательно, и без денег - это уже совсем нелепо.
Понятно, я не мог серьёзно заниматься никаким делом и только урывками делал корректуру «Баллады», партитуры 1-го Концерта и его партий (в которых, кстати сказать, оказалось такое количество ошибок, какого я никогда нигде не видывал). Впрочем, дело я сделал: я стал сочинять мелкие темки, пассажи, закорючки для «Шута», даже особенно не вникая, куда она пойдёт, а лишь представлял себе общую характеристику персонажей и событий балета. К моему удивлению, темки сыпались, как из рога изобилия. С такой лёгкостью мне давно не приходило ничего в голову. Я подходил к роялю несколько раз в день, присаживался минут на пять и почти каждый раз что-нибудь заносил в тетрадь. Каждое новое появление тем меня очень радовало. Неожиданно по прошествии двух-трёх майских недель, получился совсем приличный результат: свыше пятидесяти лоскутков для будущего балета - огромный материал. Национальный оттенок довольно ярко сказывался в них. Я всегда теперь думал, когда сочинял, что я русский композитор и шуты мои русские, и это мне открывало совсем новую, непочатую область для сочинения. Может быть, отсюда и такая лёгкость сочинения этих темок и завитков.