Ещё раньше Захарова уехал Башкиров к себе в имение; объявил он, что едет на пять дней, но сгинул туда на срок неопределённого растяжения. Писал мне страшно часто, редкостно бессодержательными открыткам и более порядочными письмами.
Таким образом, я остался совсем без друзей и было скучновато. Тем более я ударился в работу: балет шёл быстро, а кроме того я разыскал «Осеннее», которое очень люблю и которое в прошлом году начал переделывать заново. Тогда половина была сделана, теперь я налёг и всё было готово. Я отношусь к «Осеннему» с большой нежностью; по-моему, это одна из наиболее тонких моих пьес, но у публики, вероятно, пройдёт малозаметно.
Единственный мой оставшийся в городе друг была Элеонора. Мы с ней несколько раз ездили в Павловск на музыкальные вечера, но, хотя в Павловске в этом году была ахова пропасть народу, знакомых, кроме музыкантов, было не так много. Были Андреевы, но я немого боялся их - начнут расспрашивать про Мещерских!
Рассматривая мой старый балет «Алу и Лоллия»{249}, я нашёл, что там многое неплохо, а потом я решил, что нет особенного труда сделать из него просто симфоническое произведение, если придать этому произведению форму сюиты. Трудно будет инструментовать, но для четверного состава - интересно, и я с увлечением стал обдумывать инструментовку. А так как у «Шута» было готово уже четыре картины и он шёл скорее, чем надо (все шесть картин - к первому августа), то я позволил себе сесть за партитуру «Алы», а «Шута» временно отложить.
Новой сюитой я занялся с большой горячностью и просиживал за огромными листам партитуры целыми днями. Инструментовать была ужасная возня, но много легче и приятнее, чем я предполагал, и дело быстро двигалось вперёд. Таким образом я усиленно проработал с двадцатого по тридцатое июня и с удовлетворением констатировал, что почти полностью инструментовал. Я очень обрадовался и написал о ней Зилоти, предлагая вместо «Симфоньетты» - «Алу и Лоллия». Зилоти очень любезно, блестяще оправдывая свою новую тенденцию считать меня чуть-ли не первым композитором, ответил, что просит меня дирижировать обеими вещами. Я собственно на это и рассчитывал и был очень доволен.
Ввиду установившихся мирных отношений с Лидой и Зоей, я был у Лиды в японском лазарете, где она очень ревностно исполняет функции сестры. Лида, очень похорошевшая, была страшно мила и я тоже. Двадцать первого я отправился к ним в Териоки, очень весёлый, ибо было солнце, праздник, толкотня на вокзале, я ехал к Карнеевым и решил быть очаровательным и вообще наезжать ещё. В компании Карнеевых мы послали Борису весёлую компанейскую постальку. О Нине я иногда вспоминаю. Но Боже, какая восхитительная вещь - свобода! Подумать, что я ни с кем не связан!
Двадцать четвёртого июня приходил старший дворник и справлялся, какого я разряда ратник: первого или второго. Узнав, что второго, сказал, что эти не нужны, а интересуются первым. Вообще, вести на эту тему стали умиротворяющие; во всяком случае до осени - гуляй.
Мама начинает собираться на Кавказ. Я сообщил, что в Ессентуки я не поеду и останусь гостить в окрестностях столицы. Зоя, приезжая иногда из Териок, звонит по телефону, зовёт в Териоки.
- Отчего вы нам ничего не можете сочинить. Уж право, такая вы свинья, Сергуся!
Я сел за рояль и решил посочинять крошечные пьески, «собачки», как я их называл лет восемь назад. И собачки стали рождаться с лёгкостью поразительной, мне очень нравились и выходили безукоризненными в смысле отделки. В первый день их готово было три: Зое (шестая), Лиде (пятая) - с трезвоном по случаю её свадьбы, и Катюше Шмидтгоф (шестнадцатая). Я решил, что все эти собачки будут посвящены моим приятельницам. Вот вам, Ниночка, в пику, коль вы на меня всякий вздор пишете Борюсе. К ним прибавятся скоро ещё две (одна из них для Танюши), а затем новорожденный опус (22-й в проекте) временно смолк.
Двадцать девятого я отправился по Николаевской железной дороге, ибо надо было найти дачу. Сначала я проектировал где-нибудь в Любани, но потом решил попробовать Ушки. Меня очень забавляла роль петроградского дачника, ищущего дачу. Погода была восхитительна и я был очень рад, зашагав среди зелени в Ушках. Прелестная комбинация из лугов, полей, реки, леса и группы деревьев сразу меня расположили в пользу Ушков. Уединённые, разбросанные дачки - да это совсем хорошо! Но найти дачу было тяжело. Во-первых, не знаешь, как искать: никаких объявлений нет и всё, по-видимому, занято. Дачки прелестные, элегантной публики - никого. Я расспросил кое-кого и убедился, что занято всё. Один пустой какой-то верх, такой дешёвый, что я цену за лето принял за недельную плату, но это не подошло. Я сел в поезд и перебрался в Саблино, ближе к городу, ровно час от Петрограда. Там мне тоже понравилось, потому что в лавочке у вокзала я сразу нашёл мой любимый шоколад. Затем я бродил два часа и нашёл очень славненькую дачку, новенькую, жёлтенькую, маленькую. Стояла она совсем в стороне, у ручья, с двух сторон был лес, с третьей еле просвечивала сквозь деревья старообрядческая церковь и только с четвёртой где-то далеко виднелась дача. Словом, никого, как я хотел, и простоватая, очень милая старушка-хозяйка, которая занимала верх, а мне за сорок пять рублей предоставляла низ из двух комнат, балкона, кухни, передней, кладовой и т.д. Минусы: 1) нет мебели, но ежели, приняв во внимание дешевизну дачи, разориться рублей на двадцать, то можно купить пару кроватей, стол и стулья, и одно кресло обещала дать хозяйка. 2) У ручья может быть такое сырьё, что схватишь и ревматизм, и лихорадку и чёрта в ступе. Но сейчас грело такое ясное солнце, что сырьё не казалось страшным. Я дал задаток и вернулся в город, считая дело более или менее сделанным.