Наступало начало июля, мама отправилась на Кавказ. Про Нину я ей ни слова не говорил. Это, по-видимому, её беспокоило и она осторожно добивалась узнать, каково положение дел. Наконец, перед самым отъездом, я ей ответил, что с Ниной всё кончено. Мама уехала в очень хорошем настроении, провожаемая мной и Марфушей. На другой день уехала в монастырь и Марфуша, прислуга была отпущена и я остался один в квартире, хотя перед отъездом мамы уверял её, что сам сейчас же уеду в Павловск или Териоки. Сначала я боялся, что мне будет жутко спать одному в большом, пустом помещении, но оказалось совсем хорошо. Ел я на Царскосельском вокзале, до которого шесть минут ходьбы и где кормят вкусно; дома была кипячёная вода с порошками, делающими из неё различные лимонады и квасы, печенье и масса шоколада. Я решил, что раз я седьмого выступаю в Павловске, то до седьмого всё равно не стоит выбираться в Зет, так я назвал Саблино в разговорах с Элеонорой.
Юргенсон успел напечатать партитуру и материалы 1-го Концерта и прислал оттиски, очень приличные. Седьмого я играл его с Фительбергом в Павловске. С Фительбергом я познакомился зимой, это очень хороший варшавский дирижёр, который с этого года в Петрограде в Музыкальной драме, а на лето, совместно с Аслановым, приглашён в Павловск. Асланов крайне возмутился, узнав, что я, якобы изменив ему, играю теперь с Фительбергом (между обоими дирижёрами - вражда), но я играл с тем, кто меня пригласил раньше, и был абсолютно не виноват.
На концерт приехали Лида и Зоя, обе очень хорошенькие, мы ездили на ферму и так загуляли и забегались, что едва не прозевали концерта. Первым номером шли «Сны», которые шли ничего, но бледновато. Вообще их ещё ни разу хорошо не сыграли. Затем я играл 1-й Концерт. Фительбергу он очень нравился и он дирижировал с ошеломляющей горячностью. Я тоже чувствовал Концерт чрезвычайно в пальцах и взял темп раза в полтора скорее, чем брал до сих пор. Оркестр играл не то чтобы очень хорошо, но с удовольствием, по крайней мере на репетиции он мне сделал такую шумную овацию, какой я никак не ожидал. Итак, исполнение было из удачных и успех большой. Я на бис ахнул всю 1-ю Сонату и думал, что публике её будет довольно, но пришлось выходить ещё два раза. В артистической было весело, пропасть народу: Карнеевы, Дамские, Андреевы, критики, шахматист Терещенко, скрипач Ахрон и много других. Зайцев наговорил комплиментов, но понравилось мне его мнение, что конечно, 1-ю Сонату я сыграл гораздо лучше Романовского. А то лавры Романовского с этой сонатой не дают мне покоя.
После концерта я проводил Лиду и Зою по направлению к Царскому, где они остались ночевать у Зоры, и вернулся в Павловск ночевать к Андреевым. На другой день утром отправился к месту ночлега Карнеевых, чтобы сделать прогулку с Зоей и вместе с ней возвращаться в город и, ожидая её у ворот дачи, где жила Зора, стал читать список жильцов, ибо дач была не одна, а шесть. Каково было моё удивление, когда я прочёл фамилию Мещерских и тут вспомнил, что именно где-то на этом шоссе они собирались жить. С чрезвычайной быстротой я вышел из ворот дачи и стал ждать Зою на приличном расстоянии. Вот уж говорят, что убийцу тянет к месту преступления!
Девятнадцатого я на воскресенье уехал в Териоки, конечно с большим удовольствием, и очень хорошо провёл время у Карнеевых.
Двадцать первого я отправился в Павловск, где играл опять. Дело в том, что ввиду соревнования обоих дирижёров меня решили поделить: с Аслановым я должен был сыграть 2-й Концерт через неделю после 1-го, но так как мне обещали платить по сто рублей за выход, а потом заявили, что не сто, а пятьдесят, то я шутя обозвал их всех жалкими и сказал, что больше играть не буду. Через неделю Дидерихс «в виде личного для него одолжения» просил меня сыграть мою 2-ю Сонату и взять за оба выступления сто пятьдесят рублей; «в виде личного одолжения» я согласился и посему двадцать первого играл опять. Перед концертом я отправился выразить сочувствие Анне Григорьевне, у которой убили на войне восемнадцатилетнего сына (от первого мужа). Входя в калитку, я увидел Анну Григорьевну, её сестру, Веру Николаевну и Талю. Две последние прощались с двумя первыми. Отступления для меня не было, так как Анна Григорьевна уже закричала: - А, Серёженька! - и потому я направился к группе.