1916
Чёрт знает, мой дневник совсем обленился за ныне прошедший 1915 год! (А propos, надо выучиться писать цифру «6»). Даю себе слово быть исправным.
Спал до двенадцати. Сочинял «Игрочёночка», я рад, что миновал скучное место - томного Астлея, хотя для Коутса надо постараться с англичанином, и то я уже так урезал его партию по сравнению с романом. С нетерпением жду приезда Бабуленьки - осталось немного. Расчёт такой: в январе (несмотря на двухнедельный перерыв из-за исполнения «Алы и Лоллия») кончить второй акт. В феврале написать третий - он краткий и увлекательный. И в конце марта быть в разгаре четвёртого. Тогда опера «принципиально» уже готова и может демонстрироваться кому надо.
Я визитов больше не делаю. Но пошёл «просто поздравить» Элеонору, где три бокала шампанского глубиною в полоскательную чашку слегка подмутили голову. У Рузских приехала Таня. Восстановилась старая дружба. Я любезен, незлоблив и даже в меру сдержан.
По возвращении домой - невероятный случай: квартира разграблена, благо мама и прислуга отсутствовали. Перед каждым столом и шкапом - горка вывороченных внутренностей. Я пострадал на двести рублей (увы тебе, мой первый концерт), а мама на все украшения и столовое серебро. Затем до четырёх часов ночи толклись околоточные, писали, допрашивали - точно описывали имущество за долги. Я подбирал мои рассыпанные письма, мысленно сочинил письмо Юргенсону за новыми деньгами, но огорчён не был. «Игрока» ведь не тронули! Мама была весьма расстроена.
Ликвидация вчерашнего беспорядка не позволила много сочинять. Маркиз объясняется с Алексеем. Собственно говоря, Алексею нужен материал из его предыдущего разговора с Генералом, а Маркизу - то же из реплик Генералу, а я почему-то пишу новую музыку.
Замечательный факт: перед Рождеством Башкиров возил меня к камергеру Семёнову, где «ясновидящая» девяти- или двенадцатилетняя девчонка гадала, глядя в стакан с водою и ещё с чем-то внутри. Наболтала кучу бледной каждодневщины (вроде: ваша невеста будет меньше вас ростом и темнее волосами... - все женщины меньше меня ростом и почти все темнее волосами !), но сказала и вот что:
- Вас обокрали?
- Нет.
- Ну так остерегайтесь: обкрадут.
Положительно акции Семёнова с его мещанским спиритизмом и «низшим духом», о котором он говорит, серьёзно повышаются.
Сегодня мама продолжает жаловаться на постигшее её огорчение. Я же демонстративно презираю гаденькую превратность судьбы и настроен весело.
Традиционная консерваторская вечеринка обращена в концерт с длинным антрактом. Я всегда бывал и любил их, но ныне совсем какая-то незнакомая публика, и вообще я определённо вырос из Консерватории. Скучно мне, положим, не было, ибо я находился в обществе принца и Элеоноры, которая играла. В артистической Зилоти приглашает Глазунова шестнадцатого к себе на новинки. Глазунов мнётся и отворачивается.
Я решил, выражаясь словами Демчинского, «позволить себе рискнуть опуститься до салонного пианиста» и выучить несколько пьес наизусть. Произошло это после того, как Демчинский, тщетно просивший сыграть меня (и то и сё, и это) и получивший ответ, что не помню наизусть, воскликнул: «Да что же вы наконец умеете играть?» Поэтому я на праздниках повторил кое-что из Шопена и Грига и теперь доволен.
Принц{253}, разжёгшись, что я сегодня не еду к нему обедать, напал на регулярность, с которой я работаю, говоря, что творить каждый день с десяти до часу нельзя, и в конце концов рассердил меня. Этот выпад - ответ на мои издевательства над его понедельниками. Но всё-таки я у него не обедал, а вечером был у Демчинского и играл в шахматы. Партия, можно сказать, была уже мною выиграна - и матч кончался бы в сухую: пять рядовых, результат совершенно необъясним, так как Демчинский отлично играет. Но я зевнул слона (чего уже давно не делывал) и проиграл. Теперь стоит 4—1. После шахмат - длинный отвлечённый разговор.
Я повторю для моего салонного репертуара два этюда Шопена. Ясно, что занятия с органом (именно: возня с аппликатурой) развили мои четвёртый и пятый пальцы, так что 2-й Этюд Шопена вдруг пошёл с неожиданной беглостью.