Вечером бриджили, а потом свернули на «макао»{260}. Раздели главного азартника, Борюсю, на сорок рублей. Я, весьма кстати, выиграл двадцать пять рублей, я ведь после кражи совсем нищий, а поди добейся денег от этого «Юдензона»{261}9. В час ночи я всех вывел, ибо завтра рано репетиция.
Задача сегодняшней репетиции: добиться, чтобы было piano и forte, ибо в музыке уже более или менее разобрались. Сюиту я проиграл почти без остановок и, кажется, она совсем прояснилась. Правда pianissimo ещё нет, только piano, fortissimo нет, только forte, да и в самом деле, чёрт знает, что за тромбоны: комары, а не «звук-зычный», как пишет в своём учебнике Римский-Корсаков. Слушал Тюлин и в восторге. Предлагает переложить сюиту в четыре руки. Я знал его как «сокола»{262}, потом как шахматиста, теперь оказывается он кончил Консерваторию по теории композиции и знает все мои сочинения. Пока решили, что он переложит «Симфониетту». Черепнин сказал, что трудно даже вообразить тот скачок, который я сделал в инструментовке. Особенные есть удачи в piano. Форты более ординарны. По музыке же он нашёл, что эта вещь во многих местах менее самодавлеюща, чем другие мои сочинения, в ней есть «дягилевщина» и «стравинщина». Приняв во внимание, что Черепнин с ними теперь en froid{263}, можно предположить, что будь он с ними по старому в дружбе, это означало бы похвалу. Но пикантней всего то, что когда я в Милане сыграл наброски «Похода Лоллия» Стравинскому, то он с Дягилевым сказали: «Знаете, 2-й Концерт лучше, а здесь... как бы вам сказать... есть что-то черепнинское...».
Я люблю бывать на «четвергах» у Бенуа и сегодня провёл там пару приятных часов, удрав полдвенадцатого ввиду завтрашней репетиции.
Сегодня годовщина моего решения жениться на Нине. Также сегодня и её именины. Как я смотрю на прошлый год? Пожалуй, как на интересную сказку. Я был, конечно, храбр. Нина - притягательна. Сейчас я снова убеждённый холостяк, но выгори вся история, было бы, конечно, мило. Возвращаясь от Бенуа, я встретил Умненькую и проводил её до дому.
Répétition générale{264}. Бенуа, Коутс, Малько, Штейнберг, Штейман, Вальтер, Нурок, сёстры Дамские, мама, тётки.
Я держал спич к тромбонам с просьбой играть во всю силу. Пьеса шла без остановок и была сыграна совсем недурно. Как ни так - восьмая репетиция. По окончании часть оркестра аплодировала, десятка полтора в оркестре шикало, а другие укоризненно останавливали протестантов: «Ну перестаньте же, не надо...». Зилоти был в полном восторге, бегал по залу и говорил: «По морде! По морде!», - что означало, что этой пьесой я дам публике по морде. Когда за пульт встал Черепнин, а я прошёл в зал, меня с двух сторон обсели Зилоти и Коутс и принялись:
Зилоти: - Всё, что ни напишете, всё сыграю...
Коутс: - Всё, что ни напишете, сейчас же поставим...
Зилоти: - Что у вас есть для будущего сезона?
Коутс: - В каком положении опера?
Зилоти: - Такого оркестрища ни для кого собирать не буду, а вам - если надо полтораста - пожалуйте, полтораста.
Малько был очень доволен, Нурок - в восторге, Бенуа тоже, Штейнберг ругался, Вальтер, благожелательный, но ничего не понявший, имел сконфуженный вид. Я представил Коутса маме и познакомил его с Элеонорой, которая от него без ума.
Вечером был у Демчинского, играл в шахматы и получил разнос как никогда. Демчинский не выдержал и посетил последний «понедельник» Башкирова, который назвал «переложением евангелия на две балалайки, из которых одна - Борис Верин, а другая - камергер Семёнов».
Я так привык каждое утро ходить на репетицию, что сегодня как-то странно без неё.
Перед концертом диктовал про себя рецензию, ибо Дзбановский, рецензент из «Вечернего времени», страшный пень, хоть и любезный, по болезни не мог быть в концерте и просил дать ему сведения про сюиту и откровенно сказать, что заслуживает в ней внимания. Паршивец Юргенсон прислал лаконичное до невежливости письмо с сообщением, что аванса не будет. Сегодня же с Оссовским подниму вопрос о Российском Музыкальном Издательстве.