Мамины именины, но она по случаю войны и дороговизны их не признаёт. Родственники, а потом Борис Николаевич. Он приехал от своего Лотина, проповедника и магнетизёра, у которого по вторникам бывают беседы. Зовёт меня поехать на одну из бесед. На моё возражение, что ведь Лотин нашёл в моей «Але» инфернальность, а стало быть мне и не место в доме Лотина, Борис Николаевич возразил, что он уже имеет для меня разрешение от него после рекомендации, что, хотя я мистикой и не увлекаюсь, но человек кристальной души. Вот как меня рекомендует наш друг Верин.
Бабуленька, а затем Мариинский театр с генеральной репетицией «Метели», смертной тоски сановного автора и такой скуки, что даже возмущаться не хочется.
Сувчинский, с которым восстановились дружеские реляции, говорит:
- Надеюсь, Сергей Сергеевич, что вы нам дадите романс для будущего сезона.
Тут наступила минута возмездия и я ответил:
- Но едва ли они будут для вас интересны после того, как их только что исполнит Зилоти.
Сувчинский омрачился:
- Он устраивает вам вечер?
- Да.
Однако Сувчинский сохранил доброжелательный тон и сказал, что он не советует одного: чтобы пела Жеребцова-Андреева. Конечно, моё желание - Попова и Алчевский. Попова уже заинтересовалась моими романсами, но ведь гвоздь в Алчевском, а он в Москве и мы ждём его - и тогда будем ставить на ноги концерт.
Вчера Захаров настоял, чтобы я устроил бридж, который затем перешёл на «макаошку» и в результате меня облапошили на сорок пять рублей. Это при моей-то бедности! С нетерпением жду, когда я получу деньги либо от Зилоти за концерт, либо от РМИ, если Оссовский сладит дельце. О, какая фаланга хлынет у меня тогда в издательство!: 2-й Концерт, «Симфоньетта», «Сны», «Осеннее», «Скифская сюита», «Утёнок», семь романсов, а следом: «Игрок», «Маддалена» и балет. Недурно!
Кончил второй акт, иду на три дня впереди проекта. Впрочем, надо ещё заполнить две дырки.
Гандшин предупредил меня, что весной у меня будет огромный экзамен. Пикантно. Затем он сделал вроде замечания, сказав, что не желал бы, чтобы я без особой причины пропускал уроки.
Сделал вторую корректуру «Сарказмов» и нашёл мало ошибок. Я, по-видимому, научился внимательно и исчерпывающе корректировать.
Был в «Соколе», который из-за «Алы» не посещал целый месяц.
Затем отправился к Борису Николаевичу, который жаловался на болезнь и просил непременно приехать поговорить и посоветовать в чём-то. Кроме того, моё присутствие, оказывается, всегда его исцеляет. Дело оказалось такое: самарский брат прислал ему в подарок пятьдесят тысяч (я её повертел в руках, небольшую пачку довольно невзрачных акций). Так вот: принимать или не принимать? Жест ли это братской любви или желание пофорсить своими миллионами? Принц говорит, что он уже хотел было отказаться, но мать пришла в такой ужас, что он теперь не знает, как быть - и теперь всецело полагается на моё мнение. Подумав, я сказал, что. в конце концов, надо взять, чтобы не дразнить гусей, а в письме написать брату, что впредь Борис Николаевич желал бы большего проявления духовных чувств, а не акционерных.
Так как трамваи нынче чёртовы, извозчики - чёртовы, такси не дозовёшься, а башкировский автомобиль сломан, то я ночевал у Принца, не выспался, так как Борис Николаевич благим матом декламировал своей сестре стихи до четырёх часов ночи, и лишь в первом часу вернулся домой. Однако кое-какие кусочки во втором акте сделал. Из-за трамваев же не попадает ко мне и англичанка, а жаль.
Вечером в первый раз выступал Бэнэбэ{266}, но я всё же пошёл на концерт Зилоти, очень интересна программа, ну да и просто на людей посмотреть и себя показать после «алового» скандала.
Каль: «Чертовски талантливо, чертовски талантливо! Но скажите, это, конечно, между нами, тут так-таки ни капельки нет глумления над публикой?» Я ответил, что за такое удовольствие пришлось бы слишком дорого расплачиваться впоследствии. Моё же честное прошлое может служить ему гарантией, что он ошибается.
В антракте, переходя через зал, я издали заметил Нину, она вызывающе сидела на ручке кресла и разговаривала с каким-то студентом. Проходя мимо, я, конечно, смотрел в другую сторону. Была ли она на «Але» или были лишь сестра и мать - я так и не знаю.
Играли: бледноватую, хотя не лишённую интереса «Валиснерию», вещь Губенко, бездарную «Принцессу Мален» Штейнберга и прелестную «Испанскую рапсодию» Равеля. Мне положительно начинают нравиться французы, а ещё прошлой весной, в Риме, после горячих убеждений Дягилева я пытался, но не мог принять их, мне они казались всплесками без содержания и изящества, без глубины.