Вчера вечером отправился к Принцу, выиграл матч в партии у Демчинского, а с нею и матч (ура: 5-2, великолепный результат) - и за поздним временем остался ночевать. Сегодня утром опять уселись играть в шахматы, затем он приехал ко мне и у меня снова были шахматы. Таким образом - «шахматные сутки».
Немного голова болела.
Крестины у Эрасмус. Очень милы, но вообще ничего особенного, удрал с обеда в «Сокол».
Опять голова. Ходил пешком на Острова, благо ослепительное, столь любимое мною, солнце. Оно и лекарство разогнали боль.
Алчевский приехал и Зилоти с ним переговорил. Алчевский выразил желание познакомиться с моими романсами. Алчевский через неделю мне об этом позвонит. Зилоти советует устроить концерт осенью, чтобы его теперь не скомкать. Мне немного досадно, но, конечно, осенью лучше, я с того и начал разговоры с Зилоти, а то он сам заспешил на весну.
Я спросил Зилоти, как быть с «Игроком», ибо, по газетам, на первой неделе поста предполагается обсуждение репертуара дирекцией Мариинского театра. Зилоти справился, сколько у меня готово и, узнав, что два с половиной акта из четырёх, сказал, что будет на эту тему звонить Теляковскому. Великолепно, очень пикантно: я вступаю в Мариинский театр.
Обедал у Сосницкого, вице-председателя нашего заглохшего на время войны Шахматного Собрания. В крошечной его квартире были вкусные блины, масса вина, пьяная компания из шахматистов и сотрудников «Нового времени». Велихов, дубина, хотя и член Государственной Думы, пел скабрезные песенки, а я обыграл в шахматы Левина, одного из сильнейших игроков Петрограда. Когда я, по просьбе некоторых, сел за пианино и сыграл несколько пустячков, то Юрий Беляев, автор «Псиши», сидевший рядом и, по-видимому, совсем не знавший о моих заслугах, ласково приговаривал: «Очень мило играете, очень мило, только ради Бога не изображайте из себя таланта». Последнее касалось моего замечания: «Ах, как там галдят в столовой».
Теляковский, демонстрация, - так надо привести в порядок первый акт. У меня есть маленькое оркестровое вступление, в которое я влюблён, но самая первая сцена совсем не написана, ибо осенью я начал сочинять оперу с рассказа Алексея о добродетельном фатере, самая же первая сцена до сих пор ещё не совсем выяснилась, ибо она не отвечает моему тезису: начать оперу сразу с самого интересного. Впрочем, если нет обуха по голове, то всё же интересно и живо – и сегодня я начал работать.
Вечером - концерт Элеоноры. Назначила двойные цены и собрала полный зал. Конечно, играет она очень недурно, но концерт, по-моему, несколько преждевременен. Среди программы мой «Прелюд» Ор.12, сыгран хорошо, с большим успехом и криками «автора», но автор не выходил.
После концерта у Элеоноры был ужин. Я. кажется, очень огорчил её, уехав к Гессенам. От дома Прокофьевых, впрочем, представительствовала мама, которую очень приглашали и которая была там в первый раз.
У Гессена Каратыгин воскликнул: «А, вот у нас и рецензия про сегодняшний концерт будет!» Я охотно согласился написать таковую. Не будь я композитор, я, конечно, мог бы быть пребойким критиком.
Бутомо рассказала про удачу с московским исполнением «Утёнка» и про Кусевицкого, сказавшего: «Я потрясён». Я смеялся и отвечал, что когда я сыграл ему мой 1-й Концерт, то он был не только потрясён, но в «эк-ста-ти-че-ском состоянии», однако это ему не помешало отрицать в дальнейшем мою музыку (и в самом деле, с тех пор он как в воду канул по отношению ко же).
Александр Бенуа был сегодня обворожителен, а Полоцкая-Емцова говорила мне дерзости.
Вечером был у Б.Н. и кончил с ним шахматный матч +10-1=2, результат для него весьма плачевный! Демчинский заявил, что «искания без горения и творчество без исканий» вызывают в нём негодование и поэтому он сегодня не придёт к Принцу, а если бы пришёл, то начал его жестоко громить.
Гандшин. English. «Сокол».
Сегодня, наконец, состоялась поездка в Териоки.
В Териоках белый снег и вкусный воздух.
Катались в Тюрисяви и на Щучье озеро, обедать ездили в Белоостров. Садясь в поезд для обратного следования в Териоки, натолкнулся на Цецилию и Эльфриду Ганзен, ехавших в Выборг концертировать. Я стремительно поздоровался и исчез, вызвав гневные возгласы, что можно было бы снимать хоть перчатку, когда здороваешься.