Затем последовал ряд восклицаний, похвал и радости от всех присутствующих: его, его жены, моей мамы и Дюкса. Коутс кричал, что опера должна быть моментально поставлена, что он уже говорил с Теляковским и что она должна идти в январе. Я просил в декабре на случай, если в январе мне придётся поехать в Америку на постановку балета. Коутс сказал, что, конечно, это возможно и что порядок будет такой: в октябре «Соловей», в декабре «Игрок», а в феврале «Ашурбанипал». Говорили о распределении ролей и о декорациях. Он советует, чтобы это не был Головин, иначе опера, конечно, осенью не пойдёт, потому что он никогда вовремя не приготовит. Рекомендовал Ламбина, но я про такого ничего не слыхал.
В своей опере он многие терцовые и целотонные построения выкинул, очень освежив её. Я всё ещё не могу сообразить, настоящая ли это музыка или «капельмейстерская». Многое мне определённо нравится, а партитура в пятьдесят строк имеет вид ошеломляющий. Коутс называет меня своим профессором и всё переделывает, о чём я ни заикнусь.
Мама осталась очень довольна «Игроком» и, кажется, в первый раз, не без удивления поверила, что всё это состоится и удастся.
Вечером у меня был Schnellpartieturnier{270} при участии Демчинского, Принца, Солнышка, Тюлина и меня. Рауш заболел. Турнир прошёл страшно оживлённо и кончился победой Демчинского, которого венчали венком. Я немного рассеивался организацией и играл ниже своей силы, всё же с результатом в 50%. Солнышко был невозможен, придирался, спорил, скандалил, бросил со мной партию и мы с ним разругались.
Я просил у Демчинского автограф, но он смутился (да, именно смутился) и обещал в следующий раз. А история «Деревянной книги» такая. Летом, сидя с Элеонорой в поезде на пути в Сестрорецк, мы сообразили, что если бы я собирал автографы великих и интересных людей, то я мог бы иметь замечательный альбом. Я решил, что одни фамилии или какие-нибудь изречения, из-за которых каждая знаменитость будет ломать голову - «Ах, что же ему, черт бы его драл, написать?» - отнюдь не интересна. А вот если бы их всех заставить ответить на один вопрос, это было бы замечательно, но какой вопрос? - изобретательность молчала. Так это заглохло. А теперь мне вопрос явился: что вы думаете о солнце? Прекрасно! Особенно при обнаружившемся у меня в последнее время тяготению к нему. И как все эти «кавалеры Деревянной книги» будут застигнуты этим вопросом врасплох, но вместе с тем - какое поле для ответов!
- C'est un peu du style de Boris Nikolaevitch{271}, - заявила Элеонора по телефону,
но затем очень горячо принялась за заказ самой книги, ибо я сказал, что она, сохрани Бог, не должна быть альбомом институтки, а в переплёте из двух простых досок, с краешком из грубой чёрной кожи, пробитой простыми гвоздями, и с железной застёжкой, такой, чтобы при прикосновении к которой руки непременно пахли металлом. Размер - рублёвой бумажки. Сопоставление внешней грубости и драгоценности автографов привлекало пикантностью. Автографы испрашиваются от знаменитых людей и от людей, играющих роль в моей жизни. Элеонора жаловалась, что ни один хороший мастер не решается делать такую грубость, тем более, что бумага внутри была превосходная, но наконец книжка была готова. Это было не то, что я задумал, она была слишком элегантна, «мужик в шёлковых чулках», но была оригинальна и изящна, и главное - деревянная. Открытие её было предоставлено Демчинскому, но пока, ввиду его смущения, отложено.
Когда я проснулся, то отвратительная головная боль начиналась откуда-то с затылка, ползла кверху, но, свернув около макушки, направилась к левому виску, грозя перекинуться на мою обычную невралгию с глазом, зубом и прочим. Словом - результат вчерашнего шахматного турнира. И я сегодня не сочинял, не ходил на орган, а долго и упорно гулял.
Вечером посетил концерт «Современника» из сочинений Метнера в авторском исполнении. Сувчинский, с широким улыбающимся лицом, закидывает удочки на тему, буду ли я у них играть в будущем сезоне, ну хотя бы старые вещи. Я уклончиво не говорю «да». Метнер исполнил новую сонату Ор.30, как-то всю сделанную ужасно по-метнеровски, всё это уже известно, но хорошо, хочется самому поиграть, главное - это ужасающее «хочется самому играть», ибо трагедия Метнера, что насколько он увлекателен при игре себе самому, настолько он монотонен и скучен при слушании с эстрады. Это я испытал, слушая его «Сонату-балладу». Вообще я считаю, что после своего центрального произведения, «Циклопической сонаты» e-moll, он, как Шуман последних годов, ушёл вглубь, в самого себя, вместе с обеднением чисто музыкальных средств. Романсы его иногда чрезвычайно хороши, но он не романсный сочинитель и текст его не озаряет. Я был у него в артистической, рассказал ему, как Есипова в своё время чуть не выгнала меня из класса за настойчивую игру его «Сказки», расхвалил е-moll'ную Сонату (которую он, впрочем, сегодня не играл), и, кажется, сделал ему гафу{272}, сказав, что в forte у него за левой рукой не слышно правой. Вид у него коренастый, здоровый, лысина чрезвычайная, глазки маленькие и где-то глубоко в глубине, галстук нескладный, жилетка под фраком сюртучная. Но сочинения его я люблю. Вообще же думаю, что недавно он с большой убеждённостью провалил мою кандидатуру в РМИ.