В конце мая с Б.Н. мы переселились в Куоккалу, где у его матери была снята отличная дача у самого моря, а самое главное - при даче был теннис. В эту элегантную игру я хотя и играл, но безнадёжно плохо, ибо не доводилось практиковаться, - и теперь обрадовался шансу, готовому к услугам в любое время. Да и партнёры подходили: играли немного лучше меня.
Июнь
Дача в Куоккале не блистала излишней роскошью, но была удобна, хозяева - милы, время - свободно, стол - отличен, конфет - куча.
Я принялся за инструментовку «Игрока» и делал страниц пять в день, а позднее и все десять, играя в промежутках в теннис. С Боренькой мы очень ладили, хотя и ссорились, когда он жулил, крича «райт», вместо «аута», или когда я его в двенадцать часов дня будил при помощи холодной воды. Также в очень дружеских отношениях я был с его меньшей сестрой Татьяной Николаевной, очень милой дамой двадцати трёх лет, жившей на соседней даче. Меньше я ладил с другой сестрой, Варей, княжной Магаловой, более невыдержанной, но она приехала позднее и мы с ней соприкоснулись мало. Довольно часто я ездил в Петроград, пока мама не уехала на юг. Четырнадцатого июня играл в Павловске 2-й Концерт, который недоповторил, но почему-то сыграл с чрезвычайным блеском. Публика шумно аплодировала, а я на бис бравировал «Сарказмами». Заезжал я несколько раз в Териоки, заглядывал к Карновичу, к Захаровым (Борис с Цецилией были в Железноводске), в церковь, но тайным желанием было - увидеть прошлолетнюю Танюшу. Но теперь мне не повезло, я встретил всех: её отца, брата, сестру - Танюша же, как золотая рыбка, была неуловима. Итак, время в Куоккале проходило между партитурой и теннисным кортом, немного однообразно, но славно. Куоккала, конечно, не получила того обаяния, которое для меня и поныне сохранили Териоки, сами Териоки, но проведённым месяцем я остался очень доволен. А в конце июня Боренька и я выбыли на Волгу, держа путь на Кавказ.
Партитура первого акта была готова и сочинение окончено.
Июль
Мы вели путевые записки, которые на полдороге были прерваны, так как мы с Боренькой разъехались. Произошло это у его брата в Самаре, где Боренька, влюблённый в семнадцатилетнюю Веру Сурошникову (не попросту, а в высших планах, трансцедентально и «единственный раз в жизни»), не мог уехать, а я скучал и рвался продолжить путь. Вера была весьма загадочная девушка и не без изюминки, а остальная публика, с её десятками миллионов - сера до тошноты. Итак, после громогласного объяснения с Боренькой я уехал один, но уже в Царицыно получил срочную телеграмму с просьбой подождать, ибо поэт тоже выехал, днём поздней.
Я ответил поэту поэтично:
614
Получивши извещенье.
Одобряю вас гигантски.
Ждать в Царицыно мученье, -
Я вас встречу в Астраханске.
Что и исполнил.
По дороге в Астрахань, на пароходе я был действительно принят, неизвестно почему, по облику надо думать, за поэта. Так по крайней мере решила компания молодёжи, ехавшая на пароходе. Я себя выдал сначала за поэта, потом за художника-футуриста, потом за композитора, потом за иностранного композитора, потом за коммивояжёра большой американской фирмы, потом за представителя русской компании, желающей основать завод на берегу Каспийского моря, потом за помещика, со скуки занимающегося богословием (я действительно читал «Великих посвященных» Шюре), потом за великого шахматиста (я всех разнёс на пароходе), рассказывал всем разное, очень забавлялся, всех сбил с толку, так как во всех этих областях сыпал кучей специальных терминов, и на прощание, несмотря на все просьбы, так и оставил всех в неведении.
С Борисом Вериным (псевдоним именно от этой Веры) мы встретились в Астрахани чрезвычайными друзьями и, в ожидании парохода по Каспийскому морю, прожили два дня, живя в каюте парохода, пожирая икру и мило катаясь на моторной лодке по широченной матушке-Волге. А когда мы на моторной лодке провожали пароход, на котором приехал Борис Верин и на котором вся публика была нам знакома, то это было совсем помпезно: мы шли параллельным курсом, нам махали шляпами, платками, вся публика высыпала на палубу, пароход гудел и замедлял ход, капитан приветствовал с мостика и т.д. Однако в Астрахани композитор и поэт расстались вторично: Борис Верин не мог проснуться полдевятого, я его обливал холодной водой, он тогда освирепел и со злости проспал отход каспийского парохода. Я уехал один.