Кроме тенниса, играли мы в бридж, по крупному, по рублю, т.е. в десять раз крупней, чем мы зимой. Сначала это меня даже запугивало, тем более, что оба князя играли блестяще, но мне везло и, проиграв в первый раз, я выиграл во второй, проиграв в третий, выиграл в четвёртый, а затем уже только выигрывал.
616
Параллельно с игрой в бридж развилась в дождливые дни игра в «66». Тут уж я свирепствовал и наиграл рублей восемьсот. Весьма кстати, ибо на полученный наконец аванс под «Игрока» (1500), я вздумал сыграть на бирже, купил себе «вагоны», а они упали на пятьсот рублей - и я сидел в неприятном ожидании. Несколько раз я заезжал в Териоки, проводил время у Бориса, играл в шахматы с Левкой, который так усилился, что я, проиграв ему серьёзную партию, объявил матч. Искал я Танюшу и наконец нашёл шестого августа на дачном балу, где я был с Карнеевыми. Я был ужасно рад её видеть, и мы с ней невероятно дурили напролёт весь бал. Зубки у неё так же сияют и профиль такой же красивый.
К началу августа относится инцидент с Малько. Я, явившись в музыкальную библиотеку Императорских театров, где «Игрок» переписывался химическими чернилами для литографирования, узнал, что он до сих пор не только не разослан певцам, но и не отлитографирован и даже не весь переписан. Я крайне возмутился, наделал библиотекарю и переписчикам замечаний, назвал их лентяями, отправился к литографщице мадам Семечкиной - и, казалось бы, немного наладил дело. Как вдруг через несколько дней получаю довольно резкое письмо от Малько, состоящего высшим начальством переписочной части Мариинского театра, с просьбой не посещать больше библиотеку, а обращаться лично к нему. На это письмо я отвечал тоже письмом, весьма внушительным, но затем дело уладилось дружественным разговором.
Шестнадцатого я дирижировал в Павловске «Симфоньетту». Оркестр был мил и послушен, я дирижировал свободно и знал, чего мне надобно. Говорят, неприлично махал на репетициях, но другие говорили, что очень хорошо вечером. Успех был, но далеко не такой, как после моих фортепианных выступлений. Асланов был мил до крайности и всё время повторял, что желает быть дублёром Коутса в «Игроке». Я сначала имел ввиду на эту роль Малько, но если будут подобные стычки...
Двадцатого августа второй акт был закончен. К тому же времени относятся несколько мыслей о 3-м Концерте, в пяти коротких частях с общим лейтмотивом, и несколько тем для него. Но отвлекаться от «Игрока» я себе не позволил и через три дня принялся за партитуру третьего акта. К концу августа подъехала с юга мама, в это лето весьма мало, к моему сожалению, поправившаяся, и я то заезжал к ней в Петроград, то жил в Куоккале. Затем появился Борис Верин. Он был отлично настроен, ибо ценой весьма жестокого грязевого лечения в Ессентуках вылечил себе проклятую боль лицевого нерва. Я очень радовался этому. Приехав в Петроград, он через час уже звонил мне и об астраханской ссоре, конечно, не было и речи. В тот же день мы вместе отбыли в Куоккалу. В Куоккале стало оживлённей. Появились поэтические и философские разговоры.
Сентябрь
Однако сие длилось недолго. В самых же первых числах мы с князем жестоко рассорились, я уехал. Князь имел обыкновение вмешиваться в мою игру в «66» с Татьяной Николаевной и после каждой сдачи объяснять ей ошибки. В конце концов это мне надоело и я заявил, что если он будет вмешиваться, я не стану играть. Действительно, игра шла довольно крупная - по двадцать рублей очко (или «мышка», как мы их назвали). Князь разобиделся донельзя, глаза выкатились наружу, поднялся крик, словом, из петроградского князя он превратился в осетина, орущего «рэзать!». Я сначала смеялся, а затем обиделся и ушёл в другую комнату. Туда же последовала смущённая Татьяна Николаевна, которая, кстати, и проиграла мне триста рублей. На другое утро, несмотря на ажиотацию дам и Б.Н. и их попыток послать одного к другому с примирением, я уехал.
617
Б.Верин - к удивлению - выразил князю протест и уехал со мною из Куоккалы. Был восхитительный сияющий день. Мы на лошадях доехали до Сестрорецка, купались в бассейне и к вечеру приехали в Петроград, причём Б.Н. просил оставить инцидент в тайне.
В Петрограде я продолжал работать с третьим актом. С Малько мы раза три говорили по телефону, но ноты литографировались чёрт знает как, и Малько не всегда знал, в каком положении дело. Наконец я возмутился непорядками и сказал, что литографистку Семечкину надо не просить, а просто повесить. В ответ Малько повесил не литографистку, а телефонную трубку, и с того момента отношения с Малько приняли враждебный характер. Я жду Коутса, в надежде, что с его приездом дело сдвинется с мёртвой точки, а Коутс купается до пятнадцатого сентября в своём Новороссийске. Зашёл я к Ламбину, моему декоратору. Он сначала принял меня сухо, не зная, кто я. Но узнав, что я автор «Игрока», сделался очень милым, и я ему подробно объяснил оперу и мои желания. Это по облику красноватый старичок, не особенно умный на вид и совсем не «художественный». Вероятно, по этой причине за ним и большая заслуга: его декорации всегда готовы вовремя.