Итак, я инструментовал третий акт, который к шестнадцатому сентября и был закончен.
Между тем у Элеоноры случился ряд происшествий. У неё убили сначала любимого кузена Вовку, а через несколько дней и её знаменитого Сергея Владимировича. С этим известием она бросилась первым делом ко мне, вызвала меня к швейцару, и мне пришлось час целый ходить по Тарасову переулку, утешая и успокаивая её. Конечно, она его не любила, но всё же это было для неё большое потрясение. После смерти Сергея Владимировича ей переходило всё его состояние, с имением, виллами, особняками, кажется, миллионов восемь. Она хотела от всего отказаться, я сказал, чтобы принимала, иначе всё равно разграбят, раз прямых наследников нет.
Борис Верин, у которого я бывал довольно часто, очень бранил меня, что я зарываю в землю мой пианистический талант, что он у меня совершенно необыкновенен и что надо хоть час в день играть. Так что я, уступая ему, стал поигрывать и даже чуть не выучил 2-й Концерт Сен-Санса. Но пришлось заниматься органом, это отнимало время. Пришлось даже взять напрокат ножную клавиатуру и водрузить на неё рояль.
С Борисом Вериным мы принялись за совместное чтение «Афоризмов житейской мудрости» Шопенгауэра, которые меня очень увлекли, к которым я решил вернуться ещё раз, так как беглого прочтения для них мало. С семнадцатого сентября я инструментовал четвёртый акт, едва достав для него по нынешнему военному времени бумагу. Первая картина проскочила легко, а с антрактом я позастрял, ибо эскизы его были не слишком полные, а инструментовка сложнее, чем во время действия. Зато рулетка пошла с чрезвычайной быстротой и приятностью.
Двадцать третьего с Элеонорой и Борисом Вериным были на «Салтане». Дирижировал только что приехавший Коутс. Я пришёл к нему за кулисы, мы радостно расцеловались. Он закончил своего «Ашурбанипала». Кто-то спросил его, скоро ли пойдёт «Ашурбанипал». Он ответил:
- Мы его только попробуем, а учить буду оперу Сэржа.
Я был очень удивлён, что желанный «толчок» с «Игроком» наступил, сказал Коутсу, что очень рад, что он наконец приехал, а то тут беспорядок с перепиской нот - хоть вон беги. Коутс ответил:
- Малько сам очень расстроен, но на будущей неделе первый акт будет.
То-то расстроен! Просто распустил всех писаришек!
Через несколько дней я играл у Коутса всю оперу. Собралось несколько
618
человек: Ириночка Михельсон, два репетитора из театра - Бруэр и Дюкс, и американец с женой, он командирован в Россию, в частности в Сибирь, проверять хорошо ли содержатся военнопленные. Коутс был в дичайшем восторге от «Игрока».
Двадцать пятого я праздновал мои именины. Были мои друзья: Демчинские, Ставрович, Борис Верин, Борис Захаров, сестры Дамские; тётя Катя и Катечка31, которые были допущены на именины, нашли это общество необычайно интересным и умным. Действительно, Б.Н.Демчинский - это золотая личность. К концу месяца, несмотря на успокоения Коутса, партии и литографии не были готовы. Я возмущался на Малько, не разговаривал с ним и при встречах с ним только что здоровался. Проверял партии «Осеннего» к предстоящему исполнению у Зилоти и инструментовал рулетку.
2 октября
Вчера были с мамой у Коутса. Там собрались слушать «Игрока»: Попова, Каракаш, Алчевский, Мейерхольд и американец с американкой. Я сыграл от начала до конца при громких одобрениях аудитории. Попова была в восторге от своей партии, Каракаш просил дать ему хоть какую-нибудь партию, Мейерхольд сказал:
- Вы даже не знаете, что вы написали: это будет переворот во всём оперном искусстве.
Алчевский - собственно наилучший музыкант из них всех - был не то озадачен, не то смущён трудностью своей партии и сказал, что насколько определённо очерчены Бабуленька и Генерал, настолько неясен ему Алексей.
По-видимому, его пугала и вокальная трудность этой партии. Коутс, сиявший от восторга, готов был начать разучивание хоть завтра, но партии не были готовы. А, чтобы черти побрали и Малько, и всю эту беспардонную нотную библиотеку, в которой не могут изготовить клавиры вот уже чёрт знает сколько времени!