Снёс Бальмонту «Сарказмы» с надписью: «Нашему Солнцу несколько отрывков темноты».
15 ноября
У Коутса второй фурункул, затем третий - и «Игрок» заснул совершенно. Впрочем, на моё ироническое замечание Тартаков сказал:
623
- Вы не волнуйтесь. Всё равно опера должна пойти в этом сезоне, и пойдёт.
Четырнадцатого Боровский давал свой концерт. Памятуя его великолепное прошлогоднее исполнение моего «Скерцо» Ор.12, я с нетерпением ждал моей 2-й Сонаты, но был разочарован: первая часть была сыграна без теплоты, «Скерцо» - слишком быстро и потому неясно, andante - хорошо, а финал был скомкан в преувеличенном темпе. Соната, всегда имеющая такой успех, на этот раз была принята холодно. На другой день мы завтракали у «Медведя», и я предостерегал его, что из Боровского-музыканта он становится Боровским-первым любовником, который очаровывает публику пассажами, пианистическими эффектами, но забывает о сути. Он говорил, что этого ещё не случилось, но что он будет этого остерегаться. Неделю перед тем он играл Сонату в Москве (там он играл её лучше, потому что не было автора и поклонников авторского исполнения). Он говорит, что отношение Москвы к моей музе скорее враждебное, чем дружественное, хотя Соната была принята хорошо, а так же есть и настоящие горячие поклонники.
15-23 ноября
Я был ужасно рад, когда наконец настал день отъезда в Киев. Спальное место было уже взято десять дней назад, тем не менее мою скамейку всё же продали двоим, мне пришлось перебраться в другое купэ. На другой день яркое солнце, совершенно отсутствовавшее в ноябре в Петрограде, свидетельствовало, что мы весьма подвинулись на юг. В Киев поезд пришёл ни свет ни заря - в шесть часов. Пока я выбрился на переполненном офицерами и солдатами вокзале (войска перебрасывались в Румынию) - на дворе рассвело и к девяти часам я отправился прямо на репетицию. Что ж, играют ничего, хотя, конечно, оркестр неуверен, а Глиэр машет довольно плохо, но мне не хотелось придираться. С Глиэром у меня отличные отношения и, по традиции, с детских лет он до сих пор зовёт меня Серёжей и «ты», а я его Рейнгольдом Морицевичем и «вы». После репетиции Глиэр повёл меня в Консерваторию и с инспектором показывал мне её, а меня показывал ей, знакомя с преподающими. Это было очень занятно - профессора трясли мне руку и говорили любезности, другие неловко молчали, не зная, что сказать. Я уже старался что-нибудь придумать насчёт Киева и просторности классов. Ученицы вскакивали при нашем входе и почтительно стояли, с любопытством разглядывая петроградского гостя.
Обедали у французского консула, местного богача, еврея Болаховского. Так как билетов в Москву не было, то он звонил к коменданту и устроил мне место первого класса как посланному от французского консульства.
На следующий день после генеральной репетиции в четыре часа, я играл для профессоров и учащихся Консерватории, которыми набился весь консерваторский зал. Рейнгольд Морицевич боялся меня об этом просить перед концертом, но мне это доставило огромное удовольствие. Я помню, как ещё недавно, когда у нас в Консерватории вывешивалось объявление о том, что такая-то заезжая знаменитость «любезно согласилась» сыграть для учеников, - какое это вызывало среди учащихся оживление, прямо переполох, и как все бросались в зал слушать. И теперь, входя в Киевскую консерваторию, я был ужасно доволен, что столько молодёжи собирается меня слушать. Зал был набит битком, когда состоялся entrйe: директор, инспекторы, несколько профессоров и я. Учащиеся вставали при нашем приближении. Я, смеясь, говорил Глиэру:
- Суд идёт, встаньте.
Инспектор объявил, что я сыграю 1-ю Сонату, «Токкату» и «Сарказмы», и я уселся за рояль. После каждого номера я делал антракт и спускался в первый ряд к профессорам, которые с оживлённостью выражали свои восторги, даже наиболее
624
консервативные (но не за «Сарказмы»), Учащиеся хлопали от вещи и до вещи, пока я сидел и разговаривал. А после конца стали орать «Наваждение!» и так шумно аплодировали, что пришлось раза три сыграть на бис. В кабинете директора, куда мы ушли от аплодисментов, учащихся сменили профессора, трясли руку, требовали надпись на моих сочинениях и прочее. Больше всего успех имела «Токката», у иных пятый «Сарказм». При моём выходе из Консерватории ученики мне устроили дополнительные овации и многие девицы и маленькие мальчики ещё долго шли по улице позади меня и Глиэра. Я, очень довольный, ушёл гулять на Днепр, впрочем пожалев, что не позвал моих экспансивных поклонников и поклонниц составить мне компанию.