После концерта ИРМО и шахматного турнира (как ни так, а всё же событие), я принялся за окончание четвёртого акта. Была последняя трудность - одолеть инструментовку «объятий», и с этим пришлось повозиться, а затем был лёгкий и быстрый кончик, и двадцать второго января инструментовка «Игрока» была закончена. Уф! Такая тяжесть с плеч! Крайне затянулась эта инструментовка.
Ведь третий акт был готов ещё в сентябре. Четвёртый акт будет интересен и в нём новые звучности.
Думал, что теперь станет посвободней и можно будет вытащить мои наброски Скрипичного концерта, но не тут-то было: адская суета продолжалась до конца месяца, т.е. до отъезда в Саратов на мой первый в жизни клавирабенд. А темы для сует были следующие. Во-первых, по поводу истории со вдовой Достоевского. Пришлось навести ряд справок относительно её прав. Оказалось, что она действительно имеет права, но не в такой мере (т.е. 25%), ибо либреттист имеет права и до 33%, но либреттист ведь я, а она лишь владелица сюжета. Были мы с Коутсом и у директора, он посоветовал: пусть Тюфяев улаживает дело со вдовой, благо он хвастался своей дружбой. На этом и порешили. Я поручил ему предложить тысячу рублей единовременно, чтобы не путаться всю жизнь со всякими отчислениями.
Были мы с Коутсом у Бенуа, дабы посоветоваться насчёт декораций, ибо наш Ламбин внушал мало доверия. Кроме того, дирекция стала ныть на тему о невероятной дороговизне в связи с войной и хотела дать сборные декорации, и новые лишь для тех картин, где уж иначе не обойдёшься, например, рулетка. Бенуа в старой вражде с Мариинским театром, но мил ко мне в высочайшей степени и охотно согласился поговорить об «Игроке». И подал нам неожиданный совет: поставить «Игрока» в сукнах, вместо декораций, как это уже было сделано, и удачно, с «Братьями Карамазовыми», инсценированными в Художественном театре. С этой идеей мы отправились к директору, который, к удивлению, с большой охотой согласился на сукна и даже сказал, что лучше бы, если бы за это дело взялся Головин, человек талантливый и первое лицо по декоративной части в Императорских театрах. Таким образом, неожиданно возник проект передачи постановки от Ламбина и Боголюбова к Головину и режиссёру Мейерхольду. Мейерхольд - человек талантливый и с большими, иногда несколько вредящими ему фантазиями. Недавно он с Головиным поставил «Каменного гостя», очень умно и тщательно его отделав, за что я его и расхвалил тогда, получив ответ:
- Мне особенно приятно слышать эту похвалу от вас. Надеюсь, что и нам с вами удастся поработать.
Теперь я говорил директору:
- За моё краткое знакомство с Боголюбовым я убедился, что это человек совершенно безнадёжный, и если он будет ставить оперу, то по существу оперу
635
буду ставить я. Я не думаю, чтобы вы мне доверили постановку при моей неопытности, а потому необходимо, чтобы её ставил Мейерхольд. Директор согласился и решил переговорить с Головиным и Мейерхольдом. Я же уехал в Саратов. Это было тридцатое января. Двадцать восьмого была первая оркестровая репетиция. Я думаю, для меня это самый интересный момент постановки оперы. Я сидел с Аслановым и с величайшим интересом следил по второму экземпляру партитуры. Всё выходило! Это великолепно ! Я. значит, владею инструментовкой и дальнейшая ступень уже мастерство. И теперь уже интересовало не то, что это «выходит», а те минуты, когда звучало ярко или пикантно. Хороши были и некоторые гротескные звучности, особенно во втором акте. Дальше не успели пройти. Оркестр относился несколько недоверчиво и, по-видимому, не понимал, в чём дело. Коутс дирижировал с величайшим увлечением.
Был я на концерте Метнера, где целый ряд его романсов пела Кошиц, молодая певица жгучего характера и разнообразной градацией нежностей в интерпретации, которую весьма захвалили при нынешнем появлении в Петрограде. Я очень люблю играть на рояле сонаты Метнера и вообще очень люблю его, отводя ему, однако же, лишь небольшой угол во дворце русской музыки, - но его романсы плохи, ибо он не понимает текста или, если так можно выразиться, не понимает отдельных слов текста. У него сделано так, что вообще весь морсо1 соответствует всему стихотворению, а как там вышло в отдельных моментах, для него неважно. Поэтому вокальная партия бледна и невыразительна.