Третьего мая я был на вечере Маяковского, а пятого на Игоре Северянине, обоих слушал в первый раз. Хотя до сих пор я знал очень многое (почти всё) из сочинений Северянина и многое мне очень нравилось, а Маяковского совсем не знал, а если что знал, то это мне не нравилось, но при личном слушании эффект получился обратный: Игорь своим слащавым популярничанием и мяуканием как-то опошлил и расслабил крепкий экстракт некоторых талантливых блёсток, которыми пересыпаны его стихи; Маяковский же наоборот, как-то скрепил в одно крепкое целое все свои разбросанные и как бы бестолковые фразы. Он читал энергично, с типичным футуристическим натиском, несколько грубоватым, но весьма убедительным.
Несколько слов о Ларисе Рейснер, с которой когда-то в «Медном всаднике» мы кололись на тему о моей музыке. Это – дева, помешавшаяся на своём уме, и действительно неглупая, знает решительно всё, т.е. литературу, искусства, политику, философию, и обо всём говорит с весёлой иронией, вечно занята, издаёт какой-то журнал. Друг к другу мы тоже относились с весёлой иронией, но в последнее время, аккуратно встречаясь всюду, куда ни пойдёшь, т.е. на всех
650
выставках, на Маяковском, на Северянине – сменили иронический тон на дружеский – и очень мило проводили время в обществе друг друга.
Шестого я забрал телескоп, чемодан с вещами и уехал в своё имение. Погода была превосходной, всё зелено, но не успел я приехать, водвориться, с удовольствием обойти мои шесть комнат, коридор, балкон, чердак, как температура стала быстро падать, а затем повалил снег, сначала пополам с дождём, а потом безраздельно, в чистом виде, и на другой день утром всё вокруг было бело, как в январе, настолько, что ни один зелёный листок не проглядывал сквозь белый покров.
Моё астрономическое увлечение было так велико, что вечером, когда большие тучи неслись по небу и, кое-где раздираясь, вдруг открывали кусочек неба со случайно блеснувшей звездой, я спешил заметить эту точку и направлял туда телескоп, кутаясь в пальто и шарф и замерзая от холода, с тем, чтобы в случае, если в этом месте опять откроется небо, то чтобы успеть поймать звезду в мой трёхдюймовый рефрактор. После ряда неудачных попыток я убрал телескоп и лёг спать. Моя «первая ночь с телескопом» прошла неудачно! Через два дня погода исправилась на весеннюю, а девятого я отправился в Петроград с целью посетить консерваторский акт.
На акте по обыкновению торжественно, оживлённо и любопытно, хотя особенными талантами выпуск не блеснул. Отправившись в зал, я скоро встретил Мариночку, и так как я неподдельно обрадовался её видеть, то мы очень мило с ней беседовали. Один из её первых вопросов был:
- Почему вас не взяли в солдаты? Или потому, что вы талант?
Я ответил:
- Ну уж конечно. Как это вы вдруг догадались?
Мне на акте очень понравилось и вечером даже не захотелось уезжать назад в «имение»! Пошёл к Андрееву играть в бридж и, в сущности, напрасно, так как небо очистилось от облаков и было «телескопично». В созвездии Тельца столпились все планеты: Марс. Венера, Юпитер. Не надо было откладывать, иначе дальше в мае Телец будет на небе в течение дня, и ночью его не будет видно.
Десятого я вернулся на дачу, погода была тёплая, весна наступила окончательно. Борис Верин когда-то говорил, что скромная, еле пробивающаяся намёками северная весна, даёт более утончённое наслаждение, чем пышная весна юга. Мне эта идея нравилась, но теперь, при проверке стало жаль, что нет таких переливов красок, щебетаний, лучей и ароматов, которые мог подарить мощный южный расцвет.
Я принялся за дело: обдумывал до малейших деталей инструментовку Скрипичного концерта, что было легко и приятно, и, гуляя по полям, сочинял «Классическую» Симфонию. То, что было готово, я записывал, но ещё не в виде партитуры. Когда наши классически настроенные музыканты и профессора (а по-моему, просто лже-классики) услышат эту симфонию, то как они завопят о новой прокофьевской дерзости, о том, что он и Моцарта в гробу не оставил, и к нему полез со своими грязными руками, пересыпая чистые классические перлы грязными прокофьевскими диссонансами, - но истинные друзья поймут, что стиль моей симфонии именно настоящий моцартовски-классический, и оценят, а публика - та, вероятно, просто будет рада, что несложно и весело, и, конечно, будут хлопать.