Для меня это чтение Шопенгауэра имело огромное значение. Это даже этап в моей жизни. Ибо я теперь твёрдо и сознательно стоял на ногах, обретши удивительное и совершеннейшее равновесие, которого мне до сих пор не доставало, хотя я это и не сознавал. Сколько раз мне Макс Шмидтгоф четыре-пять лет тому назад советовал прочесть эти сочинения, но я, услышав откуда-то, что Шопенгауэр безнадёжно пессимистичен, боялся взяться за них. Теперь, правда, я ещё не прочёл главных его творений - эффект получился как раз обратный: я как-то ясней и сознательней стал смотреть на все явления, больше ценить и радоваться данному мне, а также достаточно вник и принял одно развитое им правило древних: не требовать экстра-счастья, а считать за счастье отсутствие печального и то, что больше - считать приятной неожиданностью (как их много тогда будет!) - чтобы сразу сделаться вдвое счастливее !
Благодаря Шопенгауэру, я философски отнёсся и к тревожному известию из газеты: Керенский, ныне военный министр, приказал отправить всех санитаров до сорокалетнего возраста на фронт. Это могло коснуться и меня, хотя перед самым отъездом мне говорили, что Главное управление, где сижу и я, неуязвимо. Я не сомневался, что, окажись я призванным, меня так или иначе освободят, но всё же это возня и неприятности, и неизвестность, так ли мне будет удобно потом, как теперь. Пока же Шопенгауэр сыграл свою роль: я решил продолжить моё путешествие, не думать об этом и не тревожиться, так как срок для исполнения приказа дан в три недели, времени остаётся много и путешествие может продолжаться. Если же я буду переживать и беспокоиться, а вернувшись узнаю, что приказ меня не коснулся, то как глупо я буду себя чувствовать! Если же меня
654
и заберут, то как будет жаль - последнее свободное путешествие я не сумел сделать в своё удовольствие! Итак: в обоих случаях ехать дальше и забыть о приказе. Это удалось мне вполне.
Одно из немногих моих пароходных знакомств было с юной девицей из глухого Сарапуля. Она пришла из второго класса в нашу рубку и бойко стала «разговаривать» на пианино. Я подошёл и, когда следовало, переворачивал ей страницы. То, что я переворачивал страницы вовремя, произвело на неё чрезвычайное впечатление. Она кое-как доиграла вещь, вскочила и убежала. Встретив её через некоторое время на палубе, я попросил её сыграть ещё. Она отказывалась, но, когда я сначала сказал, что совсем не играю, а потом, что немного, хуже её, - согласилась, но с условием, что я сыграю ей. Решили бросить жребий, кому играть первому. Она бросила три копейки, я сказал «орёл», вышла решка. Как будто играть мне, так как я не угадал, но она с сожалением воскликнула:
- Ах, решка! Значит, мне.
И отправилась играть сонату Бетховена. Я остался очень доволен её уверенной и крайне сознательной, нюансированной игрой. Хваля её, я попутно сделал несколько замечаний. Но девица оказалась безумно самолюбивой, вероятно, она была премьершей в своём сарапульском музыкальном училище. Она закусила губу и сказала:
- А ну-ка, теперь вы сыграйте.
Мне вовсе не хотелось играть в рубке, где галдели татары и где, обедая, стучали ножами и стаканами, кроме того, я никогда не играю на пароходах. Но я обещал, а потому, взяв Аллегро «Патетической» Сонаты, сыграл его очень быстро и сплошь pianissimo, как бы под сурдинку. Когда я кончил, моя конкурентка подошла ко мне со словами:
- Вот вы любите другим делать замечания, а посмотрите, как сами играете! - и прочитала мне длинную нотацию, указывая, на что следует обратить внимание в дальнейшем развитии.