В первом часу дня в вестибюле произошло оживление: забегали люди, кто-то крикнул автомобиль, по лестнице спустилась кучка народа с обоими адъютантами, в нескольких шагах от меня очутился человек в хаки с лицом Рахманинова, внимательно посмотрел на меня (я сидел и тоже его рассматривал), затем поговорил со швейцаром и окружающими - и уехал. Когда он уехал, я сообразил, что это Керенский, и видя, что больше тут делать нечего, отправился домой. Адъютант записал мой телефон и телефон Горького и сказал, что позвонит. Через пару дней Элеонора выяснила, что Керенский уехал на фронт и в своём
656
кармане увёз письмо Горького. Параллельно с этим стало известно, что срок призыва санитаров продлён до первого июля, а потому дело пока откладывалось, и я с радостью покинул пыльный и летом необычайно отвратный Петроград и отправился в моё «имение».
Это уже было десятого июня, в имении был полный расцвет. Поля оделись цветами, солнце грело и жгло, все окна в моей даче были раскрыты настежь рукой заботливой хозяйки. В полдень над цветами кружилось такое множество пчёл и шмелей, что положительно не было возможности гулять по полям. Я с необычайным удовольствием вновь расположился в моём просторном помещении.
Я решил приняться за главный труд Шопенгауэра - «Мир как воля», но с первых же страниц Шопенгауэр выругал меня невеждой и запретил читать себя дальше, пока я не ознакомлюсь с Кантом и «Четверичным корнем». Я решил отложить «Мир как волю» (раз сам автор запрещает её читать) и взял «Четверичный корень закона достаточного основания» как предварительную книгу к ней.
С большим увлечением я инструментовал скерцо Скрипичного концерта, которое выходит поразительно прозрачным, а звучать должно будет блестяще. Параллельно с Концертом сочинял Симфонию, в которой все четыре части двигались одновременно, а третья (гавот) была уже давно кончена. Гавот этот у Бенуа имел феноменальный успех, с тенденцией затмить старый соль-минорный, чему я буду очень рад, так как тот мне опротивел.
Четырнадцатого, приехав в Петроград и позвонив Горькому, я узнал, что ему сообщил адъютант Керенского, что «всё будет сделано». Таким образом, хотя никаких бумаг на руках ещё не было, но было слово военного министра, можно было праздновать моё освобождение. Я очень гордился этим и писал маме, что это являлось «открытым признанием государством моих заслуг перед русским искусством».
Наезжая в Петроград, я проводил вечера с Б.Вериным, который очень мил. Мы с ним несколько раз ездили на острова, а потом ужинали в его клубе, Невский, 16. Вообще же, житие в Петрограде, особенно пропитание, да и все вещи в магазинах, стоили невероятно дорого. Я имею тысячу рублей в месяц, и теперь совершенно ясно, что мне этого не хватает. Пригласили меня в комиссию по делам искусств при комиссаре бывшего министерства двора. Эта комиссия должна была ведать всеми предметами и учреждениями искусства, которые были подведомственны министерству двора. Заседала она в Зимнем дворце - и это мне больше всего нравилось. Сами заседания были менее интересны и я скоро стал их пропускать. Пробыв в Петрограде пару дней, я опять поспешил в свой Зет. Идея: ведь раз «Игрок» свободен, то отчего же его не поставить в Музыкальной Драме? Я об этом посоветовался с Асафьевым, тот одобрил и решил намекнуть кому следует.
Двадцатого июня на улицах Петрограда поднялся шум и оживление, пошли толпы со знамёнами - русские войска перешли в наступление. Я радуюсь, что так. Можно хоть французам и англичанам в глаза взглянуть!
Во время одного из заседаний комиссии по делам искусств во дворце, ко мне явился Мак-Кормик, член специальной американской миссии, прибывшей в Россию по случаю революции и квартировавшей в виде особого поста там же во дворце, - и обратился ко мне за рекомендацией для Америки русских музыкальных сочинений вообще, а моих в частности. Таким образом, за его счёт была переписана «Скифская сюита» и приобретены мои печатные сочинения, затем ряд вещей Мясковского, а других авторов они помимо меня накупили целый огромный ящик на семьсот рублей, причём три четверти были второй сорт: Кастальский, Калинников, Глиэр. Я рассердился и сказал Мак-Кормику:
657
- Vous avez emportй toute la mauvaise musique qu'il y a en Russie!6
Мак-Кормик посмотрел на меня и расхохотался на весь Зимний дворец. Когда он спросил меня, есть ли у меня какие-нибудь желания относительно Америки, я ему дал клавир «Игрока», сказав, что буду очень рад, если его поставят, а затем сообщил, что я человек свободный и от службы, и теперь от воинской повинности, и если в Америке пожелают, могу приехать концертировать. Мак-Кормик принял к сведению и обещал телеграфировать.