Выбрать главу

Тут на помощь явилась Элеонора, и так как я заявил, что плюну на всё и уеду в своё «имение», забрала ведение дел в свои руки. С тех пор, как она получила своё громадное наследство, её мечтою было, в случае надобности, освободить меня за миллион, пожертвовав этот миллион в пользу какой-либо государственной или общественной надобности. Об этом мне намекалось несколько раз. Теперь как раз представлялся удобный случай: с одной стороны, у неё уже шли разговоры с Керенским о передаче для пользования инвалидов одного из больших имений, с другой - моё дело уже стояло на рельсах, вопрос был, чтобы его подтолкнуть. За это и взялась Элеонора. Надо сказать, что дело повела она энергично и весьма ловко, приняв во внимание, что Керенский разрывался между делами поважнее моего и порой был совсем невменяем. Но он относился очень тепло к Элеоноре, и, кроме того, ему хотелось получить её имение для инвалидов, дабы этот дар оказался «добрым начинанием и примером для других». Всё сладилось бы, вероятно, очень споро, но Элеонора сама затянула дело, покривив душой. Дело в том, что я хотел получить документ, освобождающий меня «для работы по искусству» на том

660

основании, как освобождаются для работы по наукам всякие научные экспедиции и прочие. Но тогда бы я был совсем свободным, мог жить, где угодно в России и ехать, если понадобится, в Америку. Элеоноре же хотелось привязать меня к Петрограду, а для этого просить оставить при Красном Кресте. Я думаю, Керенскому не хотелось этого делать, так как это выглядело каким-то произволом, но она бросила в бой новый корпус, пообещав инвалидам ещё маленькое имение в придачу к большому. В конце концов приказ был дан, но Генеральный штаб его не пропустил, говоря, что, вероятно, министр забыл, что сам он не велел никого оставлять при Красном Кресте. Тогда пришлось сделать по-моему: Зилоти - ныне директор Мариинского театра - написал прошение дать мне отсрочку как музыканту. Элеонора подала бумагу Керенскому, а он написал на ней: «дать отсрочку немедленно». Если с краснокрестовым вариантом мы пропутались ровно двенадцать дней, то второй вариант прошёл феерически быстро: в десять часов утра Зилоти дал мне своё письмо, в одиннадцать часов я вручил его Элеоноре, в час дня оно было подписано Керенским, а в три я его представил в Генеральный штаб. Это было двадцать первого июля. На другой день в два часа Генеральный штаб выдал мне отсрочку «вплоть до особого приказа», в три часа я получил от воинского начальника документ на свободное проживание по всей России, а в половину десятого вечера уехал на Кавказ, провожаемый Элеонорой и Б.Вериным, который никак не мог получить своего отпуска на лечение нерва.

За эти две недели, которые я провёл в Петрограде, живя единственно получением этой отсрочки, я извёлся ужасно. В Петрограде было душно и пыльно, я жил в совершенно пустой, пропылённой квартире, в ресторанах кормили плохо и дорого (обед восемнадцать рублей вместо четырёх). Дело с отсрочкой тянулось и не выходило. Вторую неделю из двух у меня на каждый день был готов билет, но каждый день его приходилось отсрочивать на следующий день. Я ничем не хотел заниматься и, если в Зет относился к Ессентукам благосклонно, но равнодушно, то теперь рвался туда, как в рай.

По вечерам Б.Верин таскал меня к «Эрнесту», в картёжный клуб, где шла игра в chemin de fer. Я, вероятно, не поехал бы туда, если бы так не злился на окружающее течение обстоятельств. Впрочем, азартный клуб для меня довольно безопасен, так как я не проиграюсь. Происходит это потому, что мне слишком жалко проиграть деньги в карты, и кроме того, это слишком глупо. Поэтому, отправляясь в клуб, я предварительно решаю, сколько я могу ассигновать на сегодняшний проигрыш, и никогда больше этого не проигрываю. Если же выиграл, встаю и ухожу. Кроме того, я убеждённо считаю игру в карты - утомительной потерей времени. Результат моих пяти посещений был такой: +300, -300, +50, -250, +1000. Конец венчает дело: у меня пришёл банк из семи карт. Это было накануне моей поездки в Ессентуки и весьма кстати для поездки.

Десятого июля я играл мой 1-й Концерт с Фительбергом в летних концертах Музыкальной Драмы. Несмотря на то, что в этот день были мрачные сведения с фронта и настроение публики было подавленное, мой Концерт оживил зал. Мне самому не хотелось играть, но я решил, что надо взять себя в руки и заставить публику оживиться. Если в моей музыке есть сила, то она должна победить тревожное настроение. Так и случилось. Публика горячо аплодировала и я бисировал «Мимолётностями».