- Ну клянусь вам, он не дезертир! Верьте же мне, я не буду вам лгать!
О, женская логика! Почему он должен был ей верить? Но лучше всего, что он действительно немедленно меня отпустил. Кошиц объяснила мне, что сегодня облава на дезертиров и у всех молодых людей спрашивают документы. После этого меня посадили в экипаж и мы поехали к Кошиц. Две другие дамы были: её сестра и юная армянка Соня Аванова, пламенная поклонница Кошиц. Я - Кошиц и Кошиц - мне выразили чрезвычайное удовольствие видеть друг друга. Кошиц сказала, что давно ждала моего приезда в Ессентуки, затем несколько слов о Рахманинове, который недавно уехал, а то жил здесь, и которой про меня говорил, что, конечно, я очень талантливый, но ещё не выписался. Это последнее надо понимать, что я пишу не в той сфере, которая доступна Рахманинову. Если я случайно коснусь и её, то тогда Рахманинов скажет, что в этих сочинениях я выписался.
На обратном пути от Кошиц я опять шёл через парк и опять был задержан у выходной калитки, на этот раз в другом конце парка. Теперь я знал, в чём дело, и охотно согласился отправиться в комиссариат. Я даже не особенно обиделся, когда встречные солдаты спрашивали:
- Что, поймали? - и мой конвоир отвечал удовлетворённо:
- Да, вот один есть.
В комиссариате сидело несколько печальных джентльменов, случайно застигнутых без документа в кармане, но я был так решителен, объявив, что у меня отсрочка приказом самого военного министра, что в комиссариате заколебались и наконец отпустили, наказав принести документ завтра.
На другой день (тридцать первого июля) мы провели с Кошиц всё утро в парке. На её замечание, что за последнее время она совсем потеряла линию жизни, я давал ей философские объяснения. Кошиц зашла ко мне на дачу, чтобы написать открытки Асафьеву и Сувчинскому, а в «Деревянную книгу» было написано, что ей светят два солнца, и хочется, чтобы её грело не старое, долговечное, а молодое. Расшифровка: Рахманинов и Прокофьев.
Вечером мы вместе поехали в Кисловодск: там Кошиц выступала в «Жидовке» Галеви. Про «Жидовку», которую я совсем не знал, Кошиц мягко высказалась, что это ложно-классическая опера. На самом деле опера оказалась такой технической беспомощностью, такой сценической нескладёхой, такой тупостью в развитии сюжета, что, прибавив к этому плохую постановку, невозможных партнёров, я едва-едва не убежал из театра, и удержала меня лишь Соня Аванова, которая поминутно спрашивала:
663
- Правда, какая прелесть Нина Пална? Смотрите, смотрите!
Я смотрел, только понукаемый этим «смотрите».
Тем не менее, обратное возвращение в Ессентуки было весьма триумфально: Кошиц ехала, окружённая целой свитой, а вагон был превращен цветочными подношениями в какой-то сад из «Китежа». Ужинать я к ней не поехал, потому что ужасно устал.
На другой день я зашёл к Кошиц, чтобы ехать с нею верхом. Она говорила, что замечательно сидит на лошади. К моему удивлению, я застал Нину Павловну весьма относительно одетою. Она сидела между семью чемоданами и укладывала свои сорок платьев. Сегодня они изволили уезжать в Москву, что, неожиданно для самих себя, решили сегодня утром. Я искренне пожалел о такой скоропалительности, и, пока она укладывалась, просидел на её балконе часа два, читая стихи разных авторов, которые она мне подсовывала для романсов. Кошиц прибегала, дарила свои фотографии, показывала шляпы, перебрасывалась десятью словами и снова ныряла в свои чемоданы.
Когда я отправился домой, обещая появиться на вокзале, Кошиц взяла меня под руку и пошла провожать. Ей хотелось сказать мне что-нибудь, что запало бы мне в сердце, и действительно, она мне сказала несколько ласковых вещей, просила не обращать внимания на то, что она такое «чёртово веретено», а на прощание немного колебнулась и вдруг поцеловала.
Когда я пришёл на вокзал, где провожала куча народу, Кошиц шепнула мне, чтобы я был милым и проводил её до Минеральных вод. Это совпадало с моими желаниями и я уехал с нею в поезде так, что никто из провожающих даже не заметил, куда я делся. В Минеральных водах она воскликнула: