На другой день Бальмонт из Пятигорска уехал в Москву. Борис Верин поехал провожать его. Я же отправился в Кисловодск, где выступал с 1-м Концертом в симфоническом концерте. Дирижировал Бердяев, ничего, не слишком плохо. Публики было не очень много (слыша симфонический оркестр каждый день на открытой сцене, она не слишком себя утруждает хождением в закрытую и платные вечера). Я имел успех. К концу вечера примчался Б.Н. Он только что усадил в Пятигорске в поезд Бальмонта. Бальмонт горячился и одного пассажира, который помешал ему втащить через окно чемодан, подаваемый снизу Вериным, обозвал «животом на двух ногах».
- Вы живот на двух ногах!, - так и закричал на него Бальмонт, и потом, прощаясь с Борисом Вериным (с которым они нежно расцеловались - дружба полная), задумчиво сказал:
- Да, здесь в Кисловодске много животов на двух ногах!
Нам очень понравилось это выражение.
Из Пятигорска Б.Верин помчался в Ессентуки на благотворительный концерт, где должен, но не мог из-за отъезда, читать Бальмонт и заявил с эстрады:
- Мне мой друг Бальмонт поручил передать, что он, по случаю отъезда, читать сам не сможет, но, если вам угодно, я вместо него прочту несколько его
стихотворений.
Публике было угодно и Б.Верин читал. Кстати оказалось, что Б.Верин знает наизусть больше стихотворений Бальмонта, чем сам автор, хотя автор и выступает всё время со своими стихами. Оказалось, что Бальмонт знает пятьдесят с чем-то, а Верин более ста.
Вернувшись из Кисловодска в Ессентуки, мы с Б.Вериным направили мой, привезённый из Петрограда, телескоп на Юпитер и нашли целых шесть спутников. Я как был после концерта во фраке, так и наблюдал Юпитер - парад, достойный великолепной планеты. Кроме того, я в этот вечер изучил созвездие Геркулес, к которому несётся наше Солнце. Это довольно трудное созвездие - сложной формы, бледных звёзд и широко раскинувшееся по небосклону. Но Бальмонт его знает. В течение этих дней у меня мало-помалу возникла мысль провести зиму в Кисловодске, и главное, чтобы мама здесь осталась на зиму. Петрограду угрожали немцы, голод, скандалы во время открытия Учредительного собрания, а в Кисловодске была тишь, огромные продовольственные запасы и чудный климат. Я не собирался прожить всю зиму, но гарантировал маме, что половину зимы я буду в Кисловодске, а то она говорила, что жить здесь одной ей слишком тоскливо. Мой проект был - поочерёдно проводить месяц то здесь, то в Петрограде. Так и теперь, четырнадцатого, я собирался на север. Мои мотивы - здесь я то с Бальмонтом, то с Кошиц. то с Б.Вериным совсем засуетился: хотелось пожить в моём прелестном тихом «имении», поработать и сосредоточиться. Словом, четырнадцатого я, провожаемый мамой и другом, сел в поезд и помчался на север. На вопрос Б.Н., что передать Кире Николаевне, я сказал:
- Передайте, что объективно она мне очень нравится.
667
Кажется, она впоследствии обиделась на это.
В Ростове к нашему поезду прицепили новороссийский вагон, в котором оказался Бальмонт, заезжавший читать лекции в Екатеринодаре и теперь следовавший в Москву. По дороге мы с ним ели дыни и беседовали. Он говорил, что напрасно про Северную Америку думают, что это только страна денег и торопливой промышленной жизни. Но это страна дивной природы, а как красива Калифорния и как хороши калифорнийские женщины! Но самая лучшая - это Мексика. На мой вопрос, был ли он в Южной Америке. Бальмонт ответил:
- Слава Богу, ещё не был. Для меня остался ещё один из самых замечательных уголков земного шара.
В других краях он уже успел побывать.
В ночь на восемнадцатое наш запоздавший поезд привёз меня в Петроград. Что ж, мило, хотя мокро и грязно. Первые лица, с которыми я снёсся, была Элеонора. Она мне рассказывала - не знаю, сколь это точно - что штаб нашёл моё освобождение странным: что такое, освобождают от военной службы только за то, что композитор? - и хотели меня выкатить вон, но будто сам Керенский (так говорила Элеонора) поехал в штаб и сказал, чтобы они раз и навсегда это дело не трогали, пока он стоит во главе военного министерства и правительства.
Итак, всё было в порядке. В эти дни я обыкновенно завтракал у «Медведя» с Дидерихсом, с которым мы обсуждали будущие осенние концерты, и с Кусевицким, назначенным управляющим бывшего придворного оркестра. У Зилоти предполагалось троекратное моё выступление: с «Классической» Симфонией, Скрипичным концертом и с «Семеро их», которые я обещал кончить осенью. Кроме того, камерный вечер из новых сочинений: 3-я и 4-я Сонаты, «Мимолётности» и романсы на Ахматову (Кошиц). «Игрок» в эту зиму, как и все предполагавшиеся новинки, не пойдёт ввиду отсутствия ссуд на постановку, и контора театров предложила как-нибудь уладить этот вопрос. Но я, видя, что всё равно толку не выйдет, заявил категорически, что так как они в обещанные два сезона поставить оперу не могут, то я считаю контракт нарушенным, себя свободным от него и прошу выплатить причитающийся мне гонорар за десять гарантированных спектаклей. Таким образом, я предпочёл порвать первым, чем ждать, пока объявят, что «Игрок» снят, не будучи поставленным, хотя бы и по причине отсутствия средств на постановку.