Двадцать второго пришли тревожные вести: Рига взята немцами. Бронированный кулак занесён над самим Петроградом. И хотя до него ещё не близко, но неизвестно, крепки ли революционные войска, и никто не знает, что будет за картина, когда три миллиона петрограждан кинутся врассыпную из города. А цепелинчики могут заглянуть в любой день. Я рад, что мама на Кавказе, я сам себя чувствую гораздо спокойней, а то увозить её во время сутолоки была бы чистая возня. Остались у меня на руках ещё мои рукописи, дневники, письма, которые я совсем не намерен был отдавать немцам, но когда я сложил их в чемодан, то он оказался набитым как железом, и весил пуда два. Бежать с таким чемоданом не слишком легко.
Я решил воспользоваться отъездом Кусевицкого в Москву, который каким-то чудом имел отдельное купе международного общества, и вручил ему этот драгоценный чемодан для хранения в Москве, в подвале Российского Музыкального Издательства. На вокзале была давка и битком набитые поезда увозили испуганных жителей на юг. Но мой чемодан уехал в отдельном купе и таким образом я остался один, свободный, избавленный от забот. Особенную нежность я питал к уехавшей огромной пачке тетрадей моего дневника. Теперь я уложил крошечный чемоданчик необходимых вещей для Зета и двадцать четвёртого с наслаждением поселился в моём имении. И хотя была
668
отвратительная погода, но я был полон радости, вероятно потому, что нашёл мой собственный мир и спокойствие после петроградских беспокойств и немецких угроз.
Итак, снаружи дул ветер и моросил дождь, но внутри у меня было тепло, просторно и много хороших вещей, - а доставались они нелегко по нынешним временам! Целая куча разноцветных коробочек с разными сортами английских и египетских папирос (до пятнадцати сортов) занимали ящик моего комода. Был шоколад, были конфеты, халва, мёд, сушёные абрикосы, вкусные компоты. Элеонора дала мне два фунта настоящей белой муки (какая редкость!), и к завтраку появились блины, икра и замечательный, прямо-таки феноменальный, копчёный угорь.
Занятия мои сосредоточились на инструментовке симфонии, а по вечерам я обдумывал новые рассказы. Были планы на целых несколько штук, но не обдумывались подробности. Два первых я читал по телефону Элеоноре (кроме неё никто не знал об этих моих дебютах) и имел чрезвычайный успех, особенно за «Пуделя» «со вкусным абрикосовым пирогом».
Двадцать восьмого, когда я сходил на далёкую станцию за газетами и, вернувшись домой, удобно расположился на диване, я был поражён следующей вестью: войска главнокомандующего генерала Корнилова двигались с юга на Петроград свергать Керенского, а войска премьера Керенского выступили из Петрограда навстречу для подавления Корнилова. Междуусобная война, и я неожиданно в центре событий. Что за история?
На другой день утром я отправился в Петроград. В поезде народу было мало, шли тревожные разговоры, входили какие-то солдаты проверять зачем-то документы. Я приехал в Петроград в довольно беспокойном настроении. Я боялся, что город сделается центром побоища или что железнодорожные линии будут перерезаны наступающими и поведётся целая осада. Элеонора, которая уже снеслась с Керенским, телефонировала, что ничего, он бодр и хотя положение, конечно, серьёзное, но он полон решимости и уверен в победе над Корниловым. Я рассудил за лучшее немедленно уехать назад в имение и там ждать событий, и, несмотря на протесты Элеоноры, отменил обед у неё, отправившись немедля на вокзал.
Сидя в вагоне, я поглядывал на запад, на черневшее вдали Царское и на Павловск, где должны были встретиться войска, и было немного жутко. А в Саблине та же тишь и невозмутимость, хотя на некоторых станциях, через которые я проезжал, были расставлены отряды солдат с пулемётами. Вернувшись на дачу, я разложил карту окрестностей Петрограда и с газетой в руках стал расставлять флажки - войск Керенского и войск Корнилова. Центром столкновения оказывались Павловск и Царское. Правое крыло Корнилова доходило до Тосны, левое Керенского до Колпина. Саблино лежало как раз между ними. Моя высокая дача, стоящая одиноко в стороне, могла быть недурным наблюдательным пунктом. Это называется с размаху влипнуть в кашу. В этот день я не инструментовал и ночью просыпался, прислушиваясь, нет ли выстрелов. Но на другой день газеты сообщили, что сражений не было, что войска, сойдясь, обменялись не снарядами, а словами, и войска Корнилова сдаются, ибо не знали, куда и зачем их вели. Таким образом, «инцидент Ка-Ка»8 был исчерпан.