670
но в женской части весь аккомпанемент был обозначен не нотами, а просто восходящими и падающими линиями; в мужской части впоследствии была переделана гармония. Дальше, начиная от «Злые ветры! Злые бури!» вся гармония носила случайный характер и в дальнейшем переделывалась несколько раз, пока не приняла своего окончательного вида. В таком виде оказался первоначальный набросок. Я был доволен и отложил его в сторону. И хотя предстояла ещё огромная работа, но там вопрос техники и изобретательности, главный же замысел со страшным напряжением был зафиксирован скелетом. Без меня никто бы не разобрался в нём, зато для меня главное уже было готово.
Моим другим занятием было чтение Канта (по Куно Фишеру). Читал я с большим интересом, хотя двигался медленно, ввиду необычайной сложности построения. Некоторые главы я прочитывал дважды для лучшего усвоения. Что до новых рассказов, то семнадцатого я принялся за рассказ о «Грибе-поганке». Этот рассказ в несколько ином стиле, чем предыдущие и чем будут, вероятно, последующие, - он результат моих одиноких прогулок по лесам и долинам, где я останавливался перед красивейшими мухоморами, трогал их, рассматривал. Моё давнишнее стремление к гимнастике вылилось на этот раз в решение регулярно делать её по системе Миллера, которую я начал изучать и приводить в исполнение. Обливание холодной водой с головы до ног тоже проделывалось аккуратно и при открытом окне, несмотря на то, что холодно было адски и по утрам случались заморозки. Редкий прохожий, подняв глаза на второй этаж, мог увидеть в окне одни мелькавшие голые ноги. Это я, лёжа поперёк кровати, делал кругообразные вращения ногами по Миллеру.
Двадцатого я, наконец, расстался с моим милым Зетом. Становилось холодно, мокро и темно. Я уезжал с нежностью к Зету, удивляясь, как во время войны, революции, междуусобиц и голода можно небогатому, молодому, призывного возраста человеку жить так хорошо, легко и беззаботно. Мир душевный и сознание счастья дал мне Шопенгауэр своими истинами: не гонись за счастьем - стремись к беспечальному. Сколько возможностей сулит эта истина! И человеку, признавшему её, воплотившемуся в неё, сколько восхитительных неожиданностей готовит жизнь!
Итак, я очутился в мокром Петрограде, а двадцать первого уехал на Кавказ, проведя эти сутки в торопливых сборах. Симфония была сдана Зилоти для переписки, а Скрипичный концерт уже был расписан на партии и с большим вниманием и сметливостью просмотрен Коханским, отличным скрипачом и музыкантом. Исполнение и того, и другого было проектировано на ноябрь, хотя Зилоти всё ещё своих концертов не объявлял, боясь неспокойного времени. С Дидерихсом мы наметили два клавира в Петрограде и один в Москве, все тоже на ноябрь. Октябрь же я провёл бы в Кисловодске.
Двадцатого вернулся в Петроград Борис Верин. Нерв его был в хорошем состоянии, вид свежий и загорелый. У Киры, поразительно интересной и содержательной женщины, по его словам, он бывал каждый день; утром спал, днём лечил нерв и вечером летал к ней в Кисловодск и совершенно пленил её. Я, шутя, упрекнул его - как это «порядочно»: поклоняться Бальмонту и отбивать у него женщину. Мама сдала ему нашу квартиру, чтобы она не стояла пустая, подвергаясь обмерзанию и опасности ограбления, а Б.Верин уцепился за неё, так как в связи со своей злосчастной женитьбой совсем разошёлся с родственниками и решил жить врозь. «У Сэржа».
День двадцать первого я совсем закрутился со сборами. Мама прислала мне список поручений - то-то привезти и то-то сделать - не более как из пятидесяти семи пунктов. Приходилось рыться в тысяче шкапов, сундуках и картонках, а когда всё было найдено, то никаких чемоданов, коробок и корзин не хватило для того, чтобы всё это уложить. Прислуги не было, швейцариха злющая - всё я делал сам.
671
Наконец, четырнадцать вещей было упаковано и Б.Н. каким-то чудом успел свозить меня пообедать к «Контану» (здесь нам в первый раз дали новые деньги в двадцать и сорок рублей - поразительный мизер!). В полдесятого вечера, нагрузив доверху купе Международного общества и провожаемый, по традиции, Элеонорой и Б.Вериным, я покинул Петроград. На месяц, думал я. Не думал я, что на так долго.
Двадцать третьего вечером я выгрузил все мои коробёнки на платформу Ессентуков и был встречен мамой, которая ужасно была мне рада, а то она совсем закисла, считая себя заброшенной беженкой. С моим приездом хорошее настроение и бодрость возвратились. Мне была резервирована в санатории Кисловодска большая комната с видом прямо на Бештау. Красавец Бештау - мой любимец, и даже в Швейцарии, окружённой горами всех видов и очертаний, я вспоминал его благородные формы. Теперь я часто любовался с моего балкона, как он то закрывался облаками, то озарялся переливами заходящего солнца. В Ессентуках было тепло и хорошо, но не было таких красивых одежд на деревьях, как на севере. Здесь листья просто засохли и в большинстве случаев осыпались. Образ жизни установился следующий: в половину восьмого я вставал, потому что рядом начинали кричать дети. Впрочем, против этого раннего часа я ничего не имел. Делал гимнастику Миллера со всеми причитающимися обливаниями, пока эти последние не отразились на крепости моего сна, тогда я стал делать гимнастику каждый день, но обливался через два дня. Затем прогулка, кофе и утренние занятия.