На другой день, шестого, я отправился в Кисловодск, чтобы попытаться переехать туда из Ессентуков. В Ессентуках стало пусто, холодно, ветрено, - в Кисловодске сияло солнце и была пропасть народу. Война и, главное, революция согнали туда столько народу на зимовку, что все помещения оказались разобранными по баснословным ценам. Но я хотел не менее, как в «Гранд-отеле». В то время, как другие надрывались, рыская по Кисловодску в поисках жилища, я гулял по парку, нашёл владельца «Гранд-отеля» Резникова, брата известного антрепренёра, и попросил у него комнату. Таковая скоро освободилась и на другой день я выехал в Кисловодск. Въезд мой начался с анекдота, так как Mme Collini, очаровательная итальянка, (которая на этот раз мне нравилась больше) по ошибке получила ту же комнату, и мы с вещами одновременно ввалились в одну и ту же. По выяснении обстоятельств оказалось, что её комната другая, я же потом смеялся, что получил не только очаровательную комнату, но и очаровательную женщину в придачу. А комната была действительно отличной: с двумя балконами на два солнца, южное и западное, и вся залитая лучами. Мама переехала по соседству через
673
несколько дней.
Первые дни я провёл с приехавшим Дидерихсом, необычайно ко мне ласковым и пившим со мной на брудершафт. Зашёл к Кире Николаевне, но она как-то поблекла. Бывал в семье Сафоновых, где старый маэстро крайне олимпичен и зевсоподобен, но ко мне снисходительно ласков и про новую музыку говорит, что он её «терпит». Очень интересна была прогулка с очаровательнейшим генералом Рузским, человеком, перед к оторым я преклоняюсь не только как перед самым замечательным русским полководцем этой войны, но и как перед полководцем, который спас всю войну. И вот этот старик, в штатском костюме, мягком воротничке и серой шляпе, медленно шагал рядом со мной. На мои осторожные вопросы он с охотой рассказывал о целых стратегических планах, о ходе боёв, ошибках и возможностях. Я поражался, с какой простотой и охотой он, герой стольких огромных событий, рассказывал это мне. И сколько прелестной мягкости было в этом удивительном человеке! Оглядевшись в Кисловодске, я начал готовиться к концерту, который устраивал мне антрепренёр курзала. В промежутках я работал над второй частью сонаты (сочинял её по Andante из старой симфонии) и над «Семеро их». Мысли одно время вращались вокруг Нины Мещерской, и поводы были к тому следующие: у Рузского кто-то сказал, что такую-то дачу сняли Мещерские. Мещерских много, но это наводило на мысли. Затем у Сафоновых, в книжке, в которую молодёжь собирала автографы всех писателей, я прочёл «Вера Николаевна Мещерская». И действительно, вскоре я увидел Талю, самую настоящую Талю Мещерскую, впрочем, одетую очень просто и непрезентабельно. Наконец, в Нарзанной галерее я встретил Талю и Нину. Была ли то Нина или это была не она, я не знаю: я шёл быстро и взглянул на них случайно. Они были с теннисными ракетками и смотрели на меня. Нина, если это была она, была до сих пор подстрижена. В пору моего увлечения я всегда просил её остричься, и она сделала это, как только мы разошлись с нею.
Четырнадцатого состоялся в курзале мой концерт. Я в первый раз играл публично 3-ю Сонату и «Мимолётности». Конечно, их премьеру следовало бы давать в Петрограде, а не в Кисловодске, но я на это выступление смотрю как на репетицию к столичному концерту. Полагал я, что будет полно: Кисловодск доверху набит петроградцами и московской публикой, которая могла бы меня знать, но народу было мало. Через занавес, в дырочке, я увидел в пятом ряду Талю и Веру Николаевну; несмотря на продолжительное рассматривание, Нины не было. Концерт прошёл с успехом выше среднего: публике нравилось как я играю, но она не понимала, что я играю. Вечером мама рассказала, что к ней подошла Вера Николаевна и сказала, что, в сущности, они, матери, никогда не ссорились, а потому она, Вера Николаевна, очень рада увидеть маму и побеседовать с ней. Мама была очень тронута подобным жестом, хотя и держала себя сдержанно, не зная, как я отнесусь к тому. «Серёжа сделал успехи». Таля замужем, за офицером, который на фронте.