Я слушал маму молча. Мама продолжала сообщать:
- А другая... как её... Нина, этой осенью вышла тоже замуж, за студента.
Я промолчал и, простившись, ушёл к себе. Впечатление было сильное, но как же могло быть иначе? - прошло два с половиной года, Нине двадцать один год, конечно, она вышла замуж. Кто этот студент - не знаю, вероятно, новое лицо. Больше я их в Кисловодске не встречал. Развлекла меня записка, которую мне подали после концерта: писала неведомая Ася Лесная, восхищалась игрой и хотела встречи. По стилю и подписи, должно быть, гимназистка. Я улыбнулся и лёг спать.
Через четыре дня состоялся мой второй концерт. Публики ещё меньше, прямо противно играть, но я заставил себя взять в руки: это ведь не концерт, а репетиция
674
для Москвы, именно для Москвы, а не Петрограда, - в Петрограде меня знают и любят, а Москву надо ещё покорить. Лавры молодого пианиста Орлова, любимца московской публики, изящного, но пустого пианиста, не дают мне покоя. Ну, а за Орловым надо побороть и Рахманинова.
На этом концерте я играл очень хорошо и тонко. Мама, всегда строгая и недовольная, была в восторге. Очень хвалил старик Сафонов, который сквозь неизвестный ему модернизм, уловил мягкость и нежность моих нюансов. Ася Лесная сидела в первом ряду и по окончании концерта пришла в артистическую. Это была не гимназистка, а ученица драматической студии Мейерхольда, лет двадцати, польско-еврейского типа, скорее оригинальная, чем интересная, хотя тоже и интересная, высокая, гибкая, одетая с уклоном к оригинальности, и в красной шапочке (так её в Кисловодске и знали под именем «Красная шапочка»; фамилия Хмельницкая, Лесная - псевдоним). Когда мы вышли из артистической на улицу, мне устроили овацию, но мы сейчас же повернули через мостик на Крестовую гору и ушли гулять.
Параллельно с «Красной шапочкой» появлялись другие лица, весьма любопытные: анархист Змиев. Он подошёл ко мне в салоне «Гранд-отеля» и попросил огня. Разговорились. Он оказался, по его словам, недавно приехавшим из Лондона. Это был совсем молодой человек, живой, остроумный и с крайне непривычным для меня мировоззрением. Называл он себя членом Петроградского совета рабочих депутатов от партии анархистов. Это было до невероятной степени пикантно, хотя я теперь не поручусь, действительно ли это так. Многие считали его просто аферистом, но я это отвергаю. Авантюрист - это безусловно. Анархист - весьма возможно, по крайней мере, он в этой области знал преудивительные вещи. Ко мне он чрезвычайно привязался, я же с удовольствием проводил время в его обществе, так как его анархическое мировоззрение - как-то всё навыворот - меня занимало. Кроме того, он имел, как я уже сказал, живой и меткий ум. Таким образом, моё время протекало в обществе Аси и Змиева и несколько уклонилось от своего отвлечённого течения: то Ася просила пойти с ней погулять, то анархист рассказывал про жизнь Кропоткина. Погода и воздух в Кисловодске были обворожительны и тянули на улицу. Но всё же часа два в день я работал над Andante 4-й Сонаты и часа полтора посвящал Канту, одолевая его экстраголоволомную трансцендентальную аналитику. Вечером я часто ходил в курзал в оперетку, где мне в первом ряду было резервировано кресло. До сих пор я почти никогда не бывал в оперетте, сердечно презирая её, но теперь я заинтересовался, просмотрев весь репертуар с точки зрения критической, уж конечно, не по части музыки, но по части оживлённости и сценичности. И что ж? Приговор: оперетты не умеют писать. Живость большею частью в тех сценах, которые идут в виде разговора, без музыки; для того же, чтобы их написать с музыкой, у авторов нет ни техники, ни сценического воображения. Есть местами и живость, и сценичность, порой элегантность (не слишком высокого качества); но всё это можно делать в сто тысяч раз лучше. У меня даже явилось желание написать - не оперетку, для этого у меня не хватило бы наглости, - но лёгкую, живую, весёлую оперу. Пока я эту мысль оставил, но к ней ещё вернусь. А рядом с этой мыслью, другой проект: опера на сюжет из жизни анархистов. Опера «Анархист». На эту тему я довольно много беседовал со Змиевым. Но мы ни до чего не договорились ввиду следующего. Из Петрограда пришли сведения о восстании большевиков. Правительство заперлось в Зимнем дворце и из пушек отбивалось от атакующих красногвардейцев. Керенский талантливо улизнул из Петрограда и во главе преданных войск идёт на выручку. Дальнейшие сведения были, что большевики сдаются, мятеж подавлен. И тут-то Змиеву, как анархисту, пришлось неважно и, не теряя времени, он удрал в Ростов, где есть заводы и на них анархические партии. Со Змиевым уехали и