Вечером был бал, но я на нём отсутствовал.
(5) 18 августа
Инженер Кучерявый, очень милый человек, везущий в Америку Скляревского, дал мне совет перевести на английский язык несколько статей обо мне. Я взял статью Каратыгина и, вооружившись словарём, терпением и желанием, принялся за перевод. После нескольких недель безделия занимался с большим удовольствием.
723
(6) 19 августа
Статья огромная и написана таким витиеватым слогом, что не знаешь иной раз, как перевести даже со словарём. Но преодоление этих трудностей очень занимает меня и я сижу весь день.
Погода совсем холодная. Дали тёплые одеяла. Это холодное течение от Берингова пролива к Сан-Франциско. Его же остатки, сворачивая на запад и достигая Сандвичевых островов, умеряют их жару и делают климат таким мягким.
(7) 20 августа
Проснулся с головной болью. Вчера продуло. В соединении с довольно сильной качкой это было неприятно. Принял фенацетин и лежал. Этот день, последний в путешествии, для занятий пропал, и третью часть каратыгинской статьи не перевёл. Но довольно и того, что успел сделать.
(8) 21 августа
В шесть часов я вышел на палубу, потому что пароход уже стоял. Мы были окутаны густым туманом, но говорили, что незадолго перед тем были видны со всех сторон горы, потому что мы находились уже в заливе Сан-Франциско. К нам уже подъезжали ловкие пароходики под американским флагом и начинался медицинский осмотр пассажиров и полицейский допрос. По мере того, как туман рассеивался, выплывали красивые очертания бухты. Откуда-то доносился звон, но это был не церковный, а сигнальный, по случаю тумана. Я думал, что, конечно, здесь не надо искать ни пейзажей, ни замков, ни легенд. Это страна великолепного комфорта, золотых долларов и безупречного all right. Полицейским допросом морили пассажиров несколько часов и в результате двадцать человек на берег не пустили, среди них - всех приехавших из России (за исключением уже бывших в Америке) и среди них - меня. Мы должны были выдержать ещё один допрос, показать письма, бумаги и прочее. Из России боялись немецких шпионов и большевиков.
- Что это?
- Ноты.
- Вы сами их написали?
- Сам, на пароходе.
- А вы их можете сыграть?
- Могу.
- Сыграйте.
Играю на пианино, которое тут же в гостиной парохода, тему скрипичной сонаты без аккомпанемента. Не нравится.
- А вы Шопена можете сыграть?
- Что вы хотите?
- «Похоронный марш».
Играю четыре такта. Чиновник, видимо, наслаждается.
- Очень хорошо, - говорит он с чувством.
- А вы знаете, на чью смерть он написан? - спрашиваю.
- Нет.
- На смерть собаки.
Человек неодобрительно качает головой.
Перерыв все мои сочинения, но не найдя среди них писем, чиновник заявил, что хотя нам всем придётся съездить на остров, но вероятно через час меня
724
отпустят. Остров, это звучало неприятно, так как мы его видели при въезде в бухту: он мал, скалист, красив и весь застроен тюрьмами. В результате заявили, что теперь четыре часа, присутствие на острове закрылось и нас повезут туда завтра утром, а пока мы должны ночевать на пароходе. Уныло мы слонялись по опустевшей палубе парохода и восклицали: «Скучный город Сан-Франциско!» Вечером пассажиры просили меня играть и, хотя я всегда отказывался, в этот вечер я играл, и с большим удивлением, целых два часа. Пассажиры, оказавшиеся большими ценителями музыки, были в дичайшем восторге, чествовали меня шампанским и вечер прошёл очень оживлённо. «Мы рады теперь, что нас задержали на пароходе», - говорили они. А один богатый еврей просил осторожно передать мне, что если у меня случились бы какие затруднения или надобность в деньгах, чтобы я отправился прямо к нему.
(9) 22 августа
Утром нас посадили на катер и весь «пикник» поехал на остров. По счастью, это оказался не тюремный остров, а соседний с ним Angel Island, где находилась «Эмиграционная станция». Я, конечно, злился на всю эту историю, но вспомнив моё правило - во что бы то ни стало не портить себе настроение во время дорожных неприятностей, а потому старался сохранять его. Когда мы выгрузились на острове, я, смеясь, сказал - почему же нет для нас конвоя с пулемётами? - но нас провели в здание и поместили в комнату за решётку. Хотя дверь за решётку деликатно оставили приоткрытой, но всё же впечатление было пренеприятное. Особенно же неприятен был фотоаппарат, которым, очевидно, запечатлевали лица приведённых сюда. Я высказал предположение, что у нас ещё будут снимать отпечатки рук и ног. Дело принимало весьма отвратительный оборот. Всех «каторжников» нас было двадцать человек: три голландца, заподозренных в сношении с германскими фирмами; четыре богатых еврея; еврейская семья из бедных румын, не имевших достаточно денег для права въезда в Соединённые Штаты; один чех с австрийским паспортом; грек; итальянская чета Vernetta, едущих из Одессы в Италию; я и пять китайцев.