Второе впечатление был вопрос, что мне теперь делать. Он не дал адреса. Я помню, что он весною собирался в Крым. Адресовать: Севастополь, до востребования? Но Крым не есть ещё Севастополь. Я решил ответить по старому адресу; там перепшют. Но что ответить?
Надо коротко, остроумно, больно и дерзко.
Это, пожалуй, можно придумать. И даже не особенно трудно. Но это значит поссориться, разругаться и поставить крест на наши отношения.
Это не входило в мои планы.
Ещё в мае я решил, что с Максом мы можем сойтись, можем близко подружиться, можем быть самыми лучшими товарищами. Действительно, я ни с кем в жизни не был особенно дружен; в настоящее время больше других с Мясковским, но большая разница в летах не может не давать себя чувствовать. Итак, хоть Макс и говорит дерзости, но надо заключить мир, высоко держа своё знамя. Это было легче, чем казалось бы.
Действительно, отчего Макс решился на такую выходку?
От того, что я додразнил его до этого. А какие качества обнаруживает эта выходка в Максе? Непоследовательность. Невоспитанность. Отсутствие выдержки. Словом, Макс поступил как ребёнок. Итак, если я тоном взрослого человека, раздразнившего ребёнка, разъясню ему положение, оказавшись выше дрязг, то я выйду из истории с высоким знаменем и. в то же время, не пойду на окончательный разрыв.
Но для этого приходилось писать длинное письмо. Вопреки же здравому смыслу, моему самолюбию более льстило ответить Максу коротко.
Кроме того, при посылке по старому адресу, письмо могло дойти и не дойти до Макса. А это было очень важно, в обоих случаях моё положение было бы совершенно различно. Наконец, Макс мог получить письмо, но сказать, что он его не получил. Тогда моё положение было бы уже совсем ложным.
Да, письмо Макса заполнило мне голову на целый день. Целый день мне было не по себе, и я думал даже, что и ночью оно мне не даст покоя. Впрочем, за ночь я выспался, а на другой день срисовал из ботанического атласа гриб, на другой его стороне написал: «Скушайте, глупенький, это полезно!» - и отправил Максу. А Верочке Алперс написал, рассказывая об инциденте, что назвал новорожденного щенка Максом. На всякий случай, я пущу этот слух в Петербурге.
А теперь острота впечатления мало-помалу сгладилась. Я уже смотрю на дело почти как посторонний зритель, и меня очень интересует, как мы встретимся с Максом в октябре. Он-то, вероятно, уже строит весьма трагические сцены и репетирует решительные разговоры...
В сентябре в Сонцовку наехало много гостей: тётя Таня, тётя Катя, дядя Саша, Катя и Паля Игнатьевы. Было толкотливо, с виду весело, но, в общем, скучно. Все милые, все целуются, играют в «винт», но когда девятнадцатого я тронулся в Питер, то был очень доволен. Все же наши остались в деревне ещё дней на десять. Сегодня я приехал в Петербург и поселился на Сергиевской, в квартире Раевских, ибо наша новая квартира на Бронницкой пуста, заколочена и, вдобавок, обкрадена летом. (Впрочем, вещи нашли, а жуликов посадили в тюрягу). Около часу отправился в Консерваторию. Я соскучился по ней. Именно не по ком-нибудь, а по Консерватории, по всём этом собирательном понятии.
О ужас, в этом году поступило новых четыреста человек. Впрочем, это интересно. Новые лица будут.
У подъезда встретил Орлова, а у лестницы Захарова. Тот встретил меня отчаяннейшей руганью. До неприличия. Дело касалось нашей летней переписки и моих диких писем.
Словом, ещё немножко и мы бы поссорились. Я постарался дать более мирное направление разговору и узнал, что Есипова сию минуту придёт в Консерваторию и начнёт свой первый урок. Вовремя же я попал в Консерваторию! В журнал я ещё не записан - надо, чтобы я поймал её и представился ей. Через несколько минут вынырнул Мясковский. Я ужасно люблю этого милого Колечку. Летом мы с ним дельно и аккуратно переписывались. Бедняга всё лето просидел в пыльном городе. Кончает «Молчание», симфоническую картину. Вечером решили собраться у него.
Нас прервала Есипова, которая показалась внизу лестницы. Я отправился прямо навстречу и раскланялся. Она очень приветливо протянула лапку. Я приложился.
- Анна Николавна, позволите прийти в ваш класс?
- Пожалуйста.
Я был чрезвычайно доволен. С такой взбалмошной царицей - и всё идёт так гладко.
- Прокофьев, я вас запишу на пятницу, - сказала Есипова, когда все пришли в класс и она села за журнал.
Начала играть какая-то ученица, желавшая поступить к ней. Играла не слишком блестяще, но всё же хорошо. Есипова слушала, тут же сидел Глазунов. Когда та кончила, Есипова сказала: