Пошли за контрамарками к Джиаргули. Но вместо него натолкнулись на Глазунова, с которым два теоретика уже начали разговор о том же самом.
- Билеты должны быть у Соколова, а Соколова сейчас нет, - сказал Глазунов. - Пойдёмте к нему в кабинет, вероятно, там где-нибудь в столе лежат билеты.
Отправились. Глазунов полез в стол и извлёк оттуда объёмистый пакет.
- Вероятно, они, - решил он и взрезал пакет большим ножом.
В пакете оказалась толстая пачка литографированных контрамарок на завтрашнюю репетицию. Глазунов повертел пачку в руках и нерешительно сказал, протягивая нам контрамарки:
- Что-ж, господа, может вы раздадите их вашим товарищам?
И с этими словам вышел.
Эффект был равносилен тому, как если-б перед нам высыпали на стол целую груду золота. Вероятно, у каждого мелькнула мысль, кому он сможет любезно поднести контрамарку. Тем не менее мы сделали серьёзный вид и подошли к объёмистой пачке.
- Надо взять каждому для своего класса, а остальные давайте снесём Джиаргули, чтобы не было потом нареканй, - сказал один из теоретиков.
- В нашем классе десять человек, я возьму десять, - сказал другой.
- А у меня девять, - сказал первый.
- Ну, а я возьму и для теоретиков, и для дирижёров, штук пятнадцать, - сказал я. захватывая на всякий случай около двадцати пяти. - Только смотрите, раздавать теоретикам, а не консерваторкам, - строго прибавил я.
Когда я опять встретил Верочку, то ей уж кто-то дал одну контрамарку.
- Пойдёмте куда-нибудь, где мало народу, я вам что-то покажу, - сказал я ей.
Когда мы выбрались на одну из пустынных лестниц, я вынул мою пачку.
- Сколько хотите? - спросил я.
Она взяла на всякий случай пару. Впрочем я, имея как раз свободное время, задался серьёзной целью раздавать контрамарки только теоретикам. Я отправился в класс Лядова. Это был второй урок. Первый урок, на который я по его требованию принёс экспозицию квартета, был сплошным скандалом. Мой квартет привёл его в ярость. Он послал меня к Рихарду Штраусу, к Дебюсси; словом, к чёрту, только оставьте его класс в покое. Баня продолжалась ни больше ни меньше, как полтора часа, причём мне удалось выговорить право принести сначала ещё квартет, а потом уже отправляться на все четыре стороны.
На этот раз я принёс ему квартет более лядообразный, о чём и предупредил его.
- Ну и музыка верно будет! - проговорил маэстро, раскрывая ноты.
Но музыка оказалась самая нормальная. Некоторые места ему даже понравились, в других пришлось постонать, но уже о Штраусе и Дебюсси разговоров не было. Когда же просмотр был кончен, Лядов любезно раскланялся с Мясковским и со мной и проговорил:
- Пожалуйста, господа, продолжайте!
Это была ещё удача на сегодняшний день.
В моём кармане оставалось несколько контрамарок. Надо Глаголевой дать, она собинистка.
- Вы идёте домой? - появилась откуда-то Верочка Алперс.
- Домой.
- Идёмте вместе.
Я оделся и вышел из Консерватории. Верочки ещё не было, - я дошёл тихонько до угла, остановившись перед какой-то афишей, а потом, встретив Виноградова, затянул с ним разговор. Каково было моё удивление, когда от противоположного угла отделилась зелёная шубка Лёсечки Глаголевой, и пошла прямо на Консерваторию. Нет, положительно мне сегодня везёт! Глаголева, конечно, очень обрадовалась контрамарке.
За памятником я остановился у трамвайной остановки и стал ждать вагона. Но он что-то не шёл, а я смотрел на Консерваторию в ожидании, не появится ли моя компаньонка. И когда уже трамвай совсем подходил, она появилась, но с обратной стороны.
- Вы что, трамвай ждёте? - окликнул меня кто-то сзади.
- И трамвай, и вас. Откуда это вы?
- Я забыла перчатки и теперь надо возвращаться в Консерваторию.
- Да когда же вы ушли? Я вас всё ждал.
- Я сегодня оделась очень быстро.
- Ну вот и забыли перчатки. Наденьте мои: у меня в кармане две пары.
После некоторого колебания она надела их, и мы весело отправились домой. Когда я наконец очутился в своей квартире, я так устал, что мог только спать.
Таков был этот симпатичный денёк.
В моём дневнике как-будто преобладает лёгкий, романтический элемент. Будто я самый пустой человек на свете и ничего кроме этого меня не интересует. Однако меня прямо возмущают те люди, которые только и говорят о своих романах, о своих ухаживаниях, - что же касается моего дневника, то я не поставлю себе этого в вину, так как это происходит совсем случайно. Моя жизнь, а эта осень в особенности, очень богата впечатлениями и событиями, и я охотно заношу их в дневник. Но писать о романтических приключениях несравненно легче и приятней, чем о других, более сухих материях. Кроме того, в жизни всегда приятно поделиться новостями и событиями, и всегда приходится всем делиться, но отнюдь не романтическим элементом, который остаётся при себе и который поневоле хочет вылиться хотя бы в дневник. Понятно, что этот элемент преобладает, тогда как многое другое записывать и скучно, и сухо, и неинтересно.