Через день я встретил Ганзен в обществе Пиастро-старшего. Я его очень люблю и ничего против него не имею, но почему-то имел глупость поздороваться с ними мельком и куда-то убежать, хотя никаких особенных дел у меня и не было. А когда я вернулся, то - увы - Ганзен была снова окружена двумя своими мерзавцами, и мне пришлось стоять и разговаривать с Николаевым.
После этого до моего второго отъезда в Москву я встречал Ганзен в Консерватории два раза. Оба раза она почти всё время пробыла со мной, а хулиганы были в стороне. Так что сражаться особенно не пришлось. Я только выразил удивление, что она находится в обществе таких компрометантных субъектов, как эти два. А потом набросал карикатуру, как она разгуливает с двумя черными по бокам и гордо выглядит какой-то царицей хулиганов.
Тем дело и кончилось. Ганзен, по обыкновению, разгуливала всё время по коридорам, я с ней, так что по возвращении домой у меня болели ноги. Играли с ней в четыре руки Mephisto-Walzer Листа. Читает ноты она хорошо и играть с ней приятно. По её словам, у неё природная техника, и действительно техника у неё хорошая. Ужасно самолюбивая особа, и если соврёт (а особенно, если я начну смеяться), то так и покраснеет.
Девятнадцатого я уехал в Москву, обещав писать Фриде.
В Москве сутолока. Остановился у Глиэров. «Гольдик»{33} дирижирует свою Вторую симфонию. Вся семья не в своей тарелке. Дети орут. Все мечутся. Наконец, симфонию сыграли и ужинали до четырёх. А на другой день играл я. Утром упражнялся, а днём лежал три часа, дабы вечером быть свежим. Перед выступлением я не волновался. Было только какое-то томление от ожидания. Роялем был прекрасный «Бехштейн». Играть было чрезвычайно приятно, и я играл хорошо и с удовольствием. Сонату и три этюда. Я имел успех. Меня вызвали три раза. Танеев, Лавровская, Дейша-Сионицкая, - выразили мне свои похвалы. И все подчеркнули, что я хорош как исполнитель. Это мне было особенно приятно потому, что петербургские товарищи постоянно тыкали, что я отвратительно играю свои вещи.
Теперь думаю об издательстве этих пьес. То есть об этом я думаю уже с осени, но теперь решил начать приводить этот план в исполнение. Надо брать за бока Оссовского и с ним постучаться в Российское издательство. На другой день после концерта я делал визиты, обедал у Танеева, гонял целый день и вечером уехал в Петербург. Кстати о Скрябине. Перед поездкой в Москву я видел его два раза, беседовал с ним, сидел вместе на репетиции, опять был очарован, но показать моё переложение не удалось. Маэстро, у которого исполнялись сразу две симфонии, метался как угорелый с репетиции на другую и выбрать свободное время не смог. Тем и кончилось: я уехал в Москву, а он - заграницу.
Итак, из Москвы я вернулся в Петербург. Здесь хоть и февраль месяц, - мороз и пыль от бесснежья, но я ужасно рад был снова встретить Питер. С Ганзен мы встретились друзьями. Гобоист получил полную отставку и держится в стороне. Кирлиан мелькает изредка. Всё это прекрасно. Теперь Ганзен простудилась, да ложится она спать всё в два часа, - последний раз была совсем не та, скучная такая и болезненная.
А что Рудавская и Березовская? Совсем потерял их с глаз. А жаль, право, они интересные девочки!
С первого марта Консерватория перешла на весеннее положение. Это выражается в том, что начались весенние экзамены в Малом зале, что придаёт Консерватории более живой, более нервный, но и более легкомысленный характер. Я был очень удивлён, рассчитав, что с Ганзен мы знакомы уже целый месяц. Я был поражён. Мне казалось, что знакомы мы неделю, ну две недели, но никак не месяц-полтора. Выходит, что я не достиг особенного успеха, хотя и немало времени посвятил Фриде. Со мной она очень мила, так же мила, как и в первый день, но познакомиться с ней как следует, - положительно, я ещё не познакомился.
Последние дни она стала со мной немного небрежничать, а я - немного зевать, словом, наступила пауза, а с ней и равнодушие ко всей Консерватории. Эту неделю я очень усердно занимался моим вторым хором, «Волной», заканчивая партитуру, чтобы представить Черепнину. В последней заметке моего дневника я упоминал о Березовской и Рудавской.
Действительно, ухаживая весь февраль за Фридой Ганзен, я совсем, т.е. буквально потерял из виду этих двух девиц. Теперь, в марте, я вспомнил о них и, отдаляясь от Фриды, сделал несколько шагов к ним. Выводы. Березовская очень красива, но бесконечно скучна. Вся её характеристика в этих словах. Рудавская - весела, мила и мала. Сохрани Бог сказать, что она пуста или бессодержательна, но чего-то... чего-то в ней нету. Какая-то гладкая она. Всё скользит, ничто не цепляется. Очень уж она молода. Семнадцать лет... А милая.